Мне всегда становилось немного не по себе, когда она так говорила, я вглядывался: не шутит ли? Кроме нее, я мало знал людей, которые так горячо и искренне были бы привержены коммунистической идее. Да и эти немногие в последнее время уже не горячились. Иногда мне хотелось попросить ее произнести что-то вроде: «Будучи работником райкома комсомола, я координирую многогранную работу по воспитанию молодежи на традициях старшего поколения, на примерах ветеранов комсомола, войны и труда, организую слеты, а также походы по местам революционной, боевой и трудовой славы», – и посмотреть, как она после этого рассмеется. Но в том-то и дело, что она могла произнести подобные вещи серьезно, с верой в свои слова. Невероятная женщина.
Она угощала меня чаем и вареньем, сидела напротив, крутя в пальцах чайную ложечку. Мне подумалось, что у себя на работе, за райкомовским столом, она тоже так вот крутит в пальцах, только не ложечку, а ручку. Привычка. И я показался себе младшим сотрудником, которому эта комсомольская богиня
[60] втолковывает цели и задачи предстоящей горячей работы. Хотя она сейчас не втолковывала, а делилась своими печалями:
– Витя, ты понимаешь, что происходит? Меня и раньше дурочкой считали, потому что слишком серьезно ко всему относилась, а сейчас чувствую себя совсем идиоткой. Но я никогда не была тупой идеалисткой. Думаешь, не видела, какие перекосы вокруг?
– Не перекосы, Вера. Сгнило все. Под корень.
– Неправда! Я столько в жизни видела людей – хороших, чистых, настоящих… Очень много! – горячо сказала она. Но тут же, как честный человек, исправилась. – И даже пусть не так много, как хотелось бы. Пусть даже мало. Но они, как тебе сказать… Они люди из будущего, куда мы все хотели, разве нет?
– Вера…
– Ты дослушай! Не только же личное и мелкое у людей есть, это скучно, есть же что-то общее! Его надо растить, воспитывать, для этого время нужно! И терпение!
– Нет времени, Вера. Не дадут нам его.
– Кто не даст?
– Капиталистическое окружение. Воспитать людей, чтобы они сознательно выкладывались на работе для общего блага, надо лет двести. А за деньги они будут готовы даже не через двадцать лет, а сразу. Они фатально обгоняют, понимаешь? Осел, у которого впереди клочок сена, бежит быстрее, чем осел, у которого впереди идея клочка сена.
– Да не в сене же дело! Ты вот разве только для материальных вещей живешь?
– Ну, сейчас мне вообще ни до чего, – увел я от темы. – Я сейчас приболел маленько. То есть ничего не болит, но хронически болен.
– А что случилось?
– Говоря прямо и грубо – алкоголизм.
– Ты шутишь?
– Нет.
– Значит, тогда был не просто случай?
«Тогда», то есть лет пять назад. Я напился, меня потянуло к Вере. Обычно я ей звонил, признавался очередной раз в любви, а потом пропадал на полгода, на год. А в тот раз не стал звонить, приперся. Плохо помню, что было. Помню, сидел на кухне, разглагольствовал на общие темы, появилась девочка, ее дочь, я пытался ее обнять, сказал, что люблю ее маму, девочка исчезла. Вера попросила меня уйти, я сказал, что уйду немедленно, но мне плохо и надо немного выпить. У меня две стадии, сказал я. Когда выпиваю средне, то буйный, а когда добавлю, тихий и спокойный.
Этих слов я тоже не помню, но обычно всем так говорил, когда выпрашивал выпивку. И Вера достала что-то импортное, в нарядной бутылке, я выпил. Тут пришел ее муж. Я говорил с ним по-хамски, заявил, что люблю его жену – и всегда буду любить. Потом провал, потом вижу себя в прихожей у вешалки, муж меня встряхивает и одевает, но не бьет. Потом я долго сидел на лестнице в подъезде. Кажется, поспал. Потом где-то шел, а потом как-то оказался дома, где и заснул…
– Да, Вера, это был не просто случай. Но теперь все, твердо решил завязать. Лечусь.
– Это правильно. Ты такой умный, талантливый. Чем сейчас занимаешься?
– Неважно. А знаешь, почему я спился? – я взял ее руку.
Не ту, которой она вертела ложечку, та рука казалась чужой и неприступной, деловитой и даже какой-то официальной, я взял другую, которая просто лежала на столе – по-домашнему, беззащитная.
Вера опустила голову.
Я понимал, что все это бессмысленно, что она не хочет слушать, а мне не надо говорить. Но не мог удержаться.
– Если бы мы жили с тобой. То есть… Ну, ты понимаешь. Тогда все было бы по-другому.
– Витя, ты замечательный…
– Не продолжай. Я понял.
– Знаешь, честно скажу, если бы ты пришел год назад, я бы, наверно, не так все восприняла. Было такое состояние… Я даже жалела, что ты пропал.
– Могла бы найти.
– Постеснялась. Но что теперь говорить… Сейчас мне не до этого. Очень сложный период. И с мужем, и с работой… И дочь непростая растет.
Она высвободила руку.
Я понимал, что самое лучшее – сейчас же уйти.
Вместо этого попросил еще чаю.
Молча ждал, когда вскипит чайник, когда она нальет, придвинет вазочку с вареньем.
И сказал:
– Наверно, я тебе надоел со своими признаниями. Хочешь отвязаться? Давай я у тебя останусь – не бойся, только на эту ночь. И все. И у меня сразу все пройдет. Гарантирую.
– Я так не могу. Это чистая физиология.
– Это милосердие. С твоей стороны.
– Не понимаю. То есть это не любовь, а ты просто меня хочешь, что ли?
– Надеюсь, что так.
– Нет, Витя. Не согласна.
Я не ожидал другого ответа.
Я сделал все, чтобы она отказала.
И скомкано, неуклюже, глядя в сторону, начал вдруг рассказывать о том, что сейчас делаю, и Вера, только что невыносимо близкая, стала невыносимо далекой. Терпеливой комсомольской работницей, выслушивающей запутавшегося комсомольца. Того и гляди скажет, что спасение лишь в верности коммунистическим идеалам.
Уже темнело, когда я шел по проспекту Кирова, который незадолго до этого стал пешеходным
[61], обрядился желтыми круглыми фонарями и получил провинциальное прозвище «Саратовский Арбат». Как всегда, было много молодежи. Девушки агрессивно модные, в таких одеждах и прическах, будто все сплошь эстрадные певички, выпрыгнувшие из телевизора. Новое поколение выросло, думал я. Им восемнадцать-двадцать, на дюжину лет младше меня. А славно бы идти в обнимку с какой-нибудь бесхитростной красоткой, чувствуя себя тоже молодым и простым. С молодыми и простыми желаниями.
У Дома Книги был винный подвальчик нового пошиба: никакого портвейна и никакой водки в чистом виде, только коктейли. Конечно, не дешевые. Слышалась музыка. Подземелье, музыка, выпивка – в этом была манящая веселая чертовщинка.