Я рассказал.
Она выслушала сочувственно, но без удивления.
– Вот так вот люди и пропадают ни за что. Витя, но у нас ведь тоже проценты.
– Мартын сказал – не очень большие.
– Мартын? Кто это?
– Неважно.
– Да, сначала не очень большие, а потом идет процент на процент. Короче, я бы тебе не советовала.
– И что делать?
– Не знаю. Надо подумать. Слушай, я не ела с утра, может, пообедаем?
Мы пошли в ближайший ресторан, где нас проводили к лучшему месту – в конце зала, за ширмой.
– Уважают, – отметил я.
– Еще бы, это мой ресторан. На паях с двумя товарищами.
– Как ты их по-комсомольски – товарищи. Не отвыкла еще?
– При чем тут комсомол? Точное слово, вот и все. Друзья? Нет. Партнеры? Ну да, но мне это слово не нравится. Приятели? Тоже нет. Товарищи. До революции были тоже коммерческие товарищества.
– А где идеалы, Вера Иннокентьевна?
– Витя, не я виновата, что их разрушили. Я до последнего держалась. Надо считаться с реальностью. Как-то в нее вписываться. Знаешь, я так скучаю по школе! Вот когда мне было хорошо!
Мы вспомнили школу, одноклассников, поделились, кто о ком что знает. Выяснилось, что многие в реальность не вписались. А Слава Кислов и вовсе помер. Это она мне сказала.
– Как-то очень глупо. Аппендицит, положили в больницу, что-то не так сделали – и все. Двое детей осталось.
– Грустно, – отозвался я, не чувствуя, если честно, большой печали: со Славой мы почти не общались, да и случались тогда подобные истории слишком часто. Мы привыкли.
Она вернулась к теме:
– Витя, у нас брать – не советую. А если найдешь у других, пять раз просчитай, с чего будешь отдавать. Ты что-то придумал?
– Буду делать холодное оружие для коллекционеров. Сейчас опять спрос. Я этим когда-то занимался.
– Прости, кустарщина. Может, устроить тебя в какую-то структуру? Но это наемный труд, наемники получают мало. Нужно свое дело, бизнес, прибавочная стоимость.
– Вера, это ты? Ты говоришь о прибавочной стоимости?
– Маркс о ней тоже говорил, я в университете изучала.
– На самом деле есть у меня несколько проектов.
И я начал описывать эти проекты – один другого нелепее. Наименее экстравагантный – заказать на простаивающем оборонном заводе игровые автоматы. Очень прибыльно. Идею я позаимствовал у Мартына.
Принесли еду. Вера слушала вежливо, ела с аппетитом. Аккуратно, изящно, как всегда. Руки не касаются стола, спина прямая. Врожденный аристократизм. То есть – вырожденный, она же дочь отца-пролетария и мамы-бухгалтерши.
По своей привычке я опять частично выпал из реальности, раздвоился: один сидит и пытается толковать о деле, а второй наблюдает, и ему дико: о чем ты говоришь, олух, с любовью всей твоей жизни? Ты ведь до сих пор не понял, нравился ли ей когда-то. И нравишься ли сейчас – хоть немного?
Наблюдателю надоело наблюдать, он заставил говорящего двойника заткнуться.
Я махнул рукой, засмеялся:
– Ладно, бред это все.
– Извини, согласна.
И тут я задушевно продекламировал:
– Помнишь, ты говорила: деньги, любовь, страсть, а я одно видел – ты Джиоконда, которую надо украсть. И украли!
[62]
– Это что?
– «Облако в штанах», Маяковский. Не помнишь? Я для тебя это читал.
– Когда?
Я читал это на школьном литературном вечере. Составляли списки, меня спросили: что у тебя? Я сказал – Маяковский. Поэт революционный, проверенный, из программы. Одобрили. И я читал эту поэму, глядя на Веру. Я читал для нее. С особенным напором выкрикнул: «Тело твое прошу, как просят христиане – хлеб наш насущный даждь нам днесь. Мария – дай!»
Учащиеся дружно заржали, учителя ужаснулись, кто-то выскочил и поволок меня за руку со сцены. Потом были разбирательства, я наивно удивлялся: «А что такого? Это в трехтомнике напечатано!» – «Под наивного работаешь?» – догадалась завуч по воспитательной работе Клавдия Алексеевна.
Но обошлось, затерлось.
Я напомнил об этом Вере, она пожала плечами:
– Знаешь, как-то не отложилось…
– Ну да, ты же тогда еще не знала, что я тебя люблю. А я уже вовсю. Как и до сих пор.
– Витя…
– Ладно, молчу.
– Нет, мне приятно. Хотя, если честно, удивляюсь. Что во мне такого?
– Ты очень красивая.
– Мало красивых, что ли? Да и не такая я уже, видишь, что с глазами – кошачьи лапки это называется. Никакие кремы не помогают. Витя, давай вернемся к вопросу. Есть вариант: я тебе могу дать из личных денег. На полгода. Без процентов. За полгода что-то придумаешь. А мне они пока не понадобятся. У меня все точно рассчитано. Не думай ничего такого, я просто хочу помочь.
– Ты же понимаешь, что не возьму.
– Не понимаю.
– Я вот что подумал. Я тебя люблю уже двадцать пять лет.
– Это с какого возраста?
– С десяти. Когда первый раз увидел. Или с одиннадцати. И за это время сто раз объяснялся тебе в любви.
– Меньше.
– Считала?
– Нет. Ну – и к чему ты?
– Да к тому, что за это время мы даже ни разу не поцеловались.
– Не получилось, да. И что?
Мы сидели на диванчиках друг против друга. Я неловко вылез, подсел к ней, взял за плечи, повернул к себе.
– Давай поцелуемся – и я возьму твои деньги.
– А я уже забыла, какой ты странный… Витя, так не делают.
– Как не делают?
– Ну, не договариваются. Это бывает как-то… Ну, по вдохновению, случайно. Как ты там сказал: порыв, страсть?
– Любовь, страсть. А что, у тебя бывало?
– Случалось, да. Без последствий. Я мужу ни разу не изменила.
Я понимал, что пора прекращать разговоры: чем больше говорим, тем труднее будет сделать то, что я хотел. Взял ее покрепче за плечи, приблизил к себе. Вера схватила салфетку и быстрым движением вытерла губы. Старалась улыбаться, но ей было неловко. Готовилась вытерпеть.
– Нет, – сказал я. – Не в этот раз. И денег не возьму.
– Ты не представляешь, как мне тебя жалко. По-хорошему.
– Я отличный мужик, Вера, я умный, талантливый. Ты счастлива со мной будешь, надо только начать. Выходи за меня замуж.
