И три моих картины повесили в знак уважения.
Рудольф Кучумов, неувядаемый патриарх, мастер станка и кисти, лично встретил меня в аэропорту, а теперь стоит рядом, сияя.
Многих тут я не помню или не знаю. Их полсотни собралось, не меньше. Средний возраст – лет шестьдесят.
Я готовился перерезать ленточку, вторые ножницы были у Кучумова, но ждали еще кого-то. Молоденькая девушка держала подушечку с третьими ножницами. Наверное, начальство должно подъехать.
И оно подъехало – прямо по тротуару подкатил большой черный автомобиль. Из него живо и ловко выпрыгнул стройный мужчина в летнем бежевом костюме, в слегка затемненных очках, были на нем также светло-коричневые туфли, белая рубашка в еле заметную красноватую клетку, легкий галстук цвета розовый антик, слегка приспущенный под расстегнутой верхней пуговицей – и демократизм виден, и приличия соблюдены. То есть выглядел он весьма стильно, даже изящно, что удивило бы тех, кто провинциальных начальников представляет увальнями с животиками, цепляющими яркие, широкие галстуки на рубашки с короткими рукавами, да еще в светлых босоножках, надетых на черные носки. Нет, провинция давно обтесалась, сам отсюда, знаю.
Однако я разглядывал прибывшего недолго, потому что вслед за ним из машины вышла Вера.
Такая же тонкая, красивая и, показалось, такая же молодая, какой я видел ее лет десять назад.
Начал лихорадочно считать, сколько же ей сейчас?
Дурак, как сколько? – столько, сколько и тебе, вы же ровесники!
А мне сколько?
Сорок восемь! То есть сорок семь пока, но скоро…
Вера улыбнулась мне, но не подошла – мероприятие уже началось, приехавший начальник взял ножницы.
Ленту растянули, мы одновременно разрезали ее под чьи-то торжественные возгласы, мне вручили пакет с эмблемой экспозиции и куском этой самой ленты, все повлеклись внутрь.
Там начальник произнес речь о важности этой культурной инициативы и о роли живописного творчества наших художников в жизни города и области. Говорил без бумажки, гладко.
Я встал рядом с Верой. Дотронулся до ее руки. Шепнул:
– Привет.
– Здравствуй, Витя!
– Я собирался тебя найти, а ты вот сама… С кем это ты приехала?
– Крупицын, – услышал мой вопрос сзади стоявший Кучумов. – Крупицын Алексей Иванович. Супруг нашей Веры Иннокентьевны.
– При чем тут это? – оглянулась она на него и отошла в сторонку.
Я – за ней.
– А что, муж уже вернулся из кругосветного путешествия?
– Это не он. С тем мы все-таки развелись, и он все еще яхту строит. Столько всего произошло! Я уже три года с Алексеем. А дочь вышла замуж за итальянца, представляешь?
– Сейчас это обычное дело.
– Живут в Венеции, у него бизнес свой – прохладительные напитки и мороженое.
– Для их климата актуально.
– Еще бы! У них под Венецией вилла – роскошная! Но я еще не бабушка, они с детьми не спешат.
– Ты все такая же.
– Да брось. Нет, слежу за собой, но все равно. Видишь – лапки кошачьи на глазах? Первый признак возраста!
– Мне они нравятся.
– Алексей так же говорит.
– И что же у вас, любовь горячая была?
– Почему была? И сейчас. Я не хотела, все-таки у него семья была, двое детей, он, кстати, их сейчас полностью обеспечивает. Но он такой был настойчивый… Можно сказать, всю жизнь на кон поставил. А у меня такие обстоятельства были, что я… В общем – судьба.
– Если судьба, не поспоришь.
Крупицын кончил речь, художники и приглашенные пошли по залам.
Вера познакомила меня с мужем, он пожал мне руку.
– Слышал, слышал о вас, очень приятно, спасибо, что удостоили! Хорошо, что сегодня суббота, отдохнем! Прямо отсюда к нам и поедем, да, Верочка?
– Почему бы и нет? Домой?
– На дачу, воздухом дышать!
По пути Вера объяснила: у них, кроме городской, ее, Вериной, квартиры, два дома – один на краю города, почти в лесу, а второй, который Крупицын назвал дачей, в приволжском селе Пристанном, куда мы сейчас и едем.
– Ты же помнишь эти места?
– Конечно. Места козырные.
Дом в Пристанном оказался не просто домом и даже не особняком, это был замок. Я думал, сейчас уже таких не строят, прошла мода на башенки, зубчики, флюгера и тому подобное. Но выяснилось, что Алексей его и не строил, а купил и собирается переделывать.
– Очень уж пошло выглядит. Хочу проще, и побольше дерева. Очень люблю дерево. Все натуральное вообще.
Мы устроились в зарешеченной беседке, увитой диким виноградом. Блюда приносила молчаливая женщина. Они называли ее тетей Катей.
На столе было скромное изобилие – сыр, кусочки постной вареной говядины, помидоры, редиска, много разной зелени. Видно было, что хозяева придерживаются здорового питания. Было и вино, которое Крупицын пил охотно, но понемногу, Вера чуть пригубила, а я отказался.
– Как там в Москве наши? – спросил Крупицын. – Как Вячеслав Вячеславович поживает?
Я понял, кого из знаменитых земляков он имеет в виду, и ответил:
– Если честно, понятия не имею.
– Неужели не пересекаетесь?
– Нет. Разные сферы.
– Разве? Вы человек тоже известный, Верочка говорила, что по телевизору вас видела.
– Передача была про социальную рекламу, – напомнила мне Вера. – Ты участвовал. Гляделся отлично, кстати.
– Да, что-то было… На самом деле я рекламой почти уже не занимаюсь. А с Вячеславом Вячеславовичем мы даже не знакомы.
– Он умница у нас! Эрудиция, такт, воля, все есть у человека! Согласны?
– Да…
– Главное – имеется четкая и внятная политическая линия, я понимаю, чего он хочет. Это сейчас очень важно, согласитесь.
Я опасался, что он заговорит на важные государственные темы, о курсе на духовное возрождение, патриотизм, традиционные ценности и особый русский путь. Но Крупицын, видимо, был хорошо воспитан и знал, что с гостем принято беседовать не о том, что интересно тебе, а о том, что близко ему.
И он со знанием дела, с уважением отозвался о местных творческих традициях и течениях, о современных художниках, в том числе обо мне.
– Я ваши картины в интернете видел, Верочка показывала. Цветопередача оставляет желать лучшего, но все-таки суть видна. Что приятно – хоть у вас и склонность к гротеску, но видно, что вы уважаете людей, которых изображаете. А то все ударились в такую, знаете, карикатурность. Мода, понимаю, примитивизм и наив! Нет, это тоже имеет право на существование, но – глубины нет, понимаете? Будто они не рисуют, а высказываются. Не картина, а фельетон – или рассказ в лучшем случае. Или наоборот, чистый концепт, такая многозначительность, а на самом деле – та же мода. Ощущение, что сначала они придумывают себе имидж, а потом под него подстраиваются. Я не прав?
