Она сказал мне телефон, я записал его в свой.
Имя – Маша.
Очень приятно.
Распрощавшись, я пошел искать дочь. Уходил от Маши упругим молодым шагом. Если она смотрит вслед, оценит стройность и стремительность походки.
Вот как бывает в жизни: не знаешь, где потеряешь, не знаешь, где найдешь.
Я прошел все залы, Ани нигде не было.
Слегка встревожившись, вышел из павильона.
И телефона у нее нет. Пора купить. Да и давно бы купили, она сама не хочет. Я как-то спросил почему.
– Потому что у нас в классе у всех телефоны.
– И что?
– А то. Не хочу.
Очень самостоятельная девочка.
Я прошелся туда, сюда, кружил по окрестным дорожкам и тропинкам.
Аня сидела на лавочке возле площадки аттракционов.
– Ушла и не сказала, – упрекнул я.
– Не хотела мешать.
– Ты ничему не мешала.
– Очень красивая девушка.
– Да. И что?
– А мама красивая?
– Она красивее всех.
– Неправда. Красивая, но не красивее всех. И я красивая, но не красивее всех. Вы все время врете.
– Это не вранье, Анечка. Для меня ты красивее всех. Потому что я тебя люблю.
– А маму?
– Тоже. Тебе понравилось?
– Что?
– Динозавры.
– Да ерунда какая-то. Халтура.
– Ты знаешь это слово?
– Пап, ты все время удивляешься. Я что, с Марса? Я все слова знаю на русском языке вообще-то. Ну, не все еще. Есть какие-то термины. Все термины никто не знает.
– И что такое халтура?
– Когда что-то плохо делают. Для вида. Как ты со мной гуляешь.
– Аня, не обижай меня. Я с тобой гуляю не для вида, мне нравится. А если я с той девушкой задержался, то по делу. В моем агентстве, ты знаешь, ищут моделей для рекламы. Везде. У нее интересное лицо, вот я и…
– Чего ты оправдываешься? Я верю.
– Я не оправдываюсь, просто… Хочешь на колесо обозрения?
– Не знаю.
Аня оглянулась, посмотрела на колесо.
– Можно.
Мне показалось, она согласилась, чтобы меня успокоить и утешить. Я ведь был расстроен и не сумел этого скрыть. Вернее, не захотел этого скрыть. И она увидела. И что расстроен, и что озабочен тем, чтобы она увидела, как я расстроен. Она все понимает. Даже страшно иногда.
Медленно поднимались на колесе, оглядывая территорию ВВЦ и окрестности.
– Много все-таки в Москве людей живет, – сказала Аня.
– Да. А что?
– Ничего. Просто – много. Ладно, сейчас спустимся – и домой.
– Я не тороплюсь. И ты еще на лодке хотела. Поплаваем?
В прошлом году я катал ее и Ирину на лодке в небольшом пруду, Ане очень понравилось.
И сейчас она улыбнулась и кивнула.
Слишком широко улыбнулась, слишком охотно кивнула.
Чтобы показать мне, что ей очень хочется поплавать на лодке.
Как и в прошлом году, на лодочной станции меня предупредили, что можно катать только детей от десяти лет. Как и в прошлом году, я сказал, что Ане именно десять. Лодочнику было все равно, лишь бы свалить с себя ответственность.
Я медленно греб, с отрешенной задумчивостью глядя на воду, небо, облака и деревья на берегах. Вернее, я изображал отрешенную задумчивость. Я этим приглашал дочь тоже отрешиться от всего и просто получать удовольствие.
Она опустила руку в воду и смотрела, как вода обтекает пальцы.
Показалось вдруг, что она намного взрослее. Что это вообще взрослая женщина, которую я обманываю – вот только понять бы чем.
Даже жутковато стало.
Аня спросила, не поднимая головы, не глядя на меня.
– А та жена, которая первая у тебя была, она тоже была красивая?
– Да.
– А почему ты ее бросил?
– Я ее не бросил. Расстались.
– Почему?
– Поняли, что это была ошибка.
– А твой сын?
– Что сын?
– Почему он не приезжает?
– Он такой… Немного своеобразный.
– Аутист?
– Вроде того, но в очень легкой степени. Ты знаешь, что такое аутизм?
– Сам же мне кино показывал – «Человек дождя». Кроме сцены, где они там в гостинице. Ну, он там, его брат, с невестой в постели, а этот вошел.
– Если я не показал эту сцену, откуда ты…
– Сама посмотрела. Потом. Ничего особенного. Думаешь, я об этом ничего не знаю?
– Знаешь – и хорошо.
– Да не бойся, я об этом не буду. Мне еще рано. А с мамой, значит, не ошибка?
– С мамой не ошибка.
– А зачем люди женятся?
– Чтобы жить вместе. Рожать и воспитывать детей.
– Я не буду рожать и воспитывать. Мне будет некогда, я хочу, чтобы была интересная работа. Путешествия.
– Это ты сейчас так говоришь.
– Нет. Или работа, или семья, – Анечка вынула руку, стряхнула с нее капли. Как-то деловито, не по-детски. Так трясет рукой женщина, мывшая посуду.
– У меня и работа, и семья. И все нормально. Я вас обожаю.
– Бабушка говорила, что ты не стал великим художником, потому что все время о ком-то заботился.
– Тебе говорила?
– Маме. Ты бы им сказал, чтобы они при мне поменьше говорили. Они думают, ребенок ничего не понимает. А я не виновата, что понимаю.
Вот, значит, о чем говорят наедине мама и Ирина. Мама защищает меня. На то она и мама.
– Анечка, послушай. Я не стал великим художником потому, что я не великий художник. Я просто художник. Хороший. И уж поверь, если бы я был великий, то мне ничто не помешало бы. Хоть десять семей. И хватит об этом, ладно? Главное: я тебя очень-очень люблю и никогда не разлюблю.
– А маму?
– И маму, конечно. Прям ужас как.
Я надеялся, что Анечка хотя бы улыбнется. Но она не улыбнулась, смотрела на воду.
Но взглянула на меня и, наверное, догадалась, что я жду улыбки.
И – что ж, мне, дескать, не жалко – улыбнулась.
Зазвонил телефон.
Я не хотел ни с кем говорить.
– Звонит, – сказала Анечка.
Я достал телефон и уронил его в воду.
– Опа, – сказал весело. – Ну и шут с ним.
