Присел на тахту рядом с вываленной грудой одежды, уперся локтями в колени, обхватил голову руками и задумался. Вспоминал, как принес новорожденного сына домой… тогда он был просто сын, они еще не выбрали ему имя. Крохотный, выпростанный из пеленок, он слабо шевелился, поводя кулачками, пытаясь засунуть их в рот, растопыривая пальчики на ногах, рассматривая родителей невидящими сизыми глазами…
— Как жук лапками, — сказала Алена. — Ларка была побольше!
Лара, забытый ребенок, ревнуя, стояла рядом, и лицо у нее было такое… Он обнял девочку, притянул к себе, прижался щекой к теплой макушке, шепнул:
— Будем воспитывать его вместе, ладно? — Он почувствовал, как она кивнула. — Выбери ему имя, — сказал он, и Лара прошептала: — Юрик!
Фамильное гнездо, местами угловатое и жесткое, неуклюжее, но теплое и, как ему казалось, надежное. Все-таки надежное… несмотря ни на что. Долгие посиделки на кухне, разговоры обо всем; он готовил ужин, обсуждал с Ларой сюжет очередного романа, приходила Алена, и все сразу летело вверх тормашками; они пили красное вино, любимое Алены «Каберне», начинался хохот, шпильки, подколки, дразнилки. Иногда подтягивался Юрий, определялись команды, два на два, они цапались, помирая со смеху; играли в карты — в подкидного дурака, Алена «мухлевала», заливаясь хохотом, она не могла не «мухлевать»…
Сунгур стоял над сброшенным на землю и растоптанным фамильным гнездом, чувствуя сердцем ледяной ветер; разор, пустота, неизвестность… и не склеить, и не поправить уже.
Он тяжело поднялся и побрел в кухню. Налил в чашку остывший кофе, плеснул коньяку. Потянулся за мобильным телефоном, набрал номер Лары. Спросил: когда ты придешь, я приготовлю ужин…
— Я приду поздно, — сказала Лара. — У нас тут… день рождения. Не беспокойся.
И тишина, отбой. Коротко, сухо; она никак не обратилась к нему, не сказала «отец»… Сунгур понял, что она соврала и нет никакого дня рождения, ей просто не хочется домой. Чего доброго, тоже соберет чемодан… Поговорить бы по душам о том, что она видела в ту ночь… если видела. Не получалось. Вчера дом был полон служивых людей, а когда они ушли, Сунгур, чувствуя себя выпотрошенным заживо, взял бутылку коньяку из буфета и ушел к себе, совершенно забыв о Ларе. Сегодня утром они не виделись — Лара выскользнула из дома, когда он еще спал. Похоже, она избегает его. Почему?
Видела, решил Сунгур. Все видела… бедная девочка!
Глава 15. В поисках осени
…Настоящий интеллигент — человек, много думающий о том, что его совершенно не касается.
Популярный афоризм.
— Средних лет, невысокая, красиво одетая, — втолковывал Монах дворнику, здоровенному нетрезвому мужику в оранжевой куртке. — Волосы до плеч, — он похлопал себя по плечу. — Вот она! — Он показал мужику фотографию женщины у стеллажа. — Живет где-то здесь, не знаешь?
Мужик с готовностью отставил метлу, взял мобильник, присмотрелся; почесал в затылке.
— Ну, есть тут одна, у нее еще на квартире четыре малолетки-пэтэушницы… богатая, лахудра, крашеная, одних шуб три штуки, и то ей грязно, то листья нападали, убил бы!
— Не похоже вроде, — сказал Монах. — У этой волосы каштановые, живет одна, — сказал наугад.
— Точно, не она. Похожа на твою… но не она. Не-е-е, не она. — Он задумался, пожевал губами. — Ленка разве, из ресторана? Разведенка! Да у нее кажный день новый хахаль. И волос короткий, белый. Помоложе твоей будет. Обратно не она.
— А еще? — настаивал Монах. — Она пошла через арку, значит, живет где-то здесь. Посмотри еще!
— Тут вона еще одна арка, — дворник махнул рукой, — можно выйти наскрозь, необязательно у нас.
— Такси привозит ее сюда, она идет в эту арку, — повторил Монах.
— Так туда и не проехать, улица уже полгода перекрыта, раскурочили, начали ремонт и бросили. Туда только через нас. А тамошних никого не знаю.
— Сколько там домов?
— Ну, смотри, тут у нас четыре, а там… вроде тоже четыре будет, пятиэтажки. Народу прорва. А зачем она тебе?
— Дружбан влюбился, познакомились в баре, он ее сюда привозил, а телефончик потерял, — выдал Монах домашнюю заготовку.
— Баб вообще много, — заметил дворник, намекая тем самым, что не стоит так убиваться.
— У кого еще спросить, не подскажешь?
— Ну… есть тут старые жильцы, конечно, по тридцать лет сидят, дак и новых же полно! За всеми не усмотришь, так что извини, братан.
— Тебя как зовут? — спросил Монах.
— Миша.
— А меня Олег, будем знакомы! Очень приятно, — Монах протянул Мише руку. — Слышь, Мишаня, я оставлю тебе телефончик… а вдруг! Мало ли. Как увидишь ее… у ней сережки такие маленькие блестящие, ходит в черном, и волосы до плеч, — так сразу отзвонись, лады? За мной не пропадет. Портрет запомнил? А это я! — Он протянул дворнику визитку; тот взял, рассмотрел и спрятал в карман.
— Ну что, нашел? — спросил Добродеев Монаха спустя пару часов, когда они сбежались к Митричу перекусить.
— Не нашел, Леша. Но удочку забросил. Что в баре?
— Эрик говорит, ее с тех пор не было, Христофорыч. Я думаю, она больше не придет, так как знает, что ее видели с жертвой. Зато был… знаешь кто?
— Сунгур?
— Откуда? — поразился Добродеев.
— Элементарно, Леша. Все наши разговоры в последнее время вертятся вокруг Сунгура, и если ты спрашиваешь с видом заговорщика, а знаешь, кто бывает в баре «Братислава», то ежу понятно, что речь идет о писателе. И что?
— Он там напивается уже третий вечер подряд. Эрик говорит, совсем плохой.
— Ты хочешь сказать, что его мучает совесть?
— Знаешь, вся журналистская братия считает, что это он Алену… причем женщины его оправдывают.
Монах кивнул.
— Понятно. Общеизвестно, что женщины добрее нас. — Добродеев ухмыльнулся. — А где, интересно, дети?
— Дети? — озадачился Добродеев. — Сын, наверное, в институте, Лара на работе… а что?
— Ничего, просто спросил… — неопределенно сказал Монах. — В смысле, в доме никого?
— Христофорыч, я не хочу это даже обсуждать! — твердо сказал Добродеев.
— И в мыслях не было, успокойся, Лео. А до скольких он там сидит?
— До двенадцати… или до часу. Имей в виду, я пас.
— Конечно, я прекрасно тебя понимаю, — сказал Монах. — Зачем нам лишние проблемы.
Некоторое время они молча жевали.
— Шведа не встречал? — спросил Монах. — Как дела в приюте? Как собачки?
— В процессе. Ты действительно собираешься… Христофорыч, что ты собираешься сделать?
— Я? Ничего. Просто спросил, до скольких он там сидит. Не вижу криминала.
