— Скоро? — спрашивал он нетерпеливо.
— Сейчас! Не дергай фонарем! Ни черта не видно.
Добродеев нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
— Готово! — Монах поднялся с корточек и осторожно нажал на дверную ручку. — Входи, Лео!
Добродеев оглянулся и осторожно переступил через порог дома Сунгура, мазнул лучом фонарика по стенам коридора.
— Сюда! — Монах открыл дверь в комнату. — Посвети, Леша. Это гостиная. А где лестница? — Он пощелкал фонариком. — Черт! Батарейка села. Иди вперед. Тут, кажется, еще одна дверь. Сюда!
…Это была довольно большая комната с толстым сине-красным ковром на полу, бежевым диваном с десятком разнокалиберных подушечек и такими же двумя креслами; на журнальном столе стояла низкая керамическая ваза с засохшими цветами и лежала книга с заложенной страницей. Монах наклонился, пытаясь рассмотреть название. Это был роман Сунгура «Колокольный звон». Монах открыл заложенную страницу и прочитал знакомые строки об убийстве ножницами известного дизайнера. Он присвистнул.
— Что? — испуганно спросил Добродеев, оглядываясь.
— Это Ларина комната, Леша. Она читала отцовский роман про убийство ножницами. К чему бы это, а?
— Ни к чему, Христофорыч, не нагнетай. Ей известны все его романы, про убийство в «Братиславе» гудит весь город, неудивительно, что она вспомнила. Уже все знают про ножницы.
Оба говорили шепотом. Ломаные тени их судорожно дергались по стенам, что добавляло в сцену динамизма и ощущения опасности. Добродеев все время оглядывался. Мысль, что Эрик позвонит, как только Сунгур оставит пределы бара, грела мало… забудет, замотается, заморочат голову капризные клиенты… мало ли! Тем более договор о сотрудничестве они заключили еще вчера утром, по телефону, а сегодня Эрик весь день недосягаем. Надеюсь, он не забыл и позвонит в случае чего… утешал себя Добродеев. Опасность предстала перед ним с устрашающей очевидностью. Позвони, позвони, позвони… шептал Добродеев пересохшими губами. Позвони!
— Ты что-то сказал? — спросил Монах.
— Нет… а что?
— Мне интересно, успела она поговорить с отцом или нет, — сказал Монах. — И рассказать ему про ножницы. И если успела, то интересно, что он думает про убийцу-имитатора. По-человечески интересно… в известной мере это признание, Леша. Автор должен испытывать гордость… как по-твоему? Или наоборот, чувство протеста? Если бы ты писал детективы, а какой-то псих стал бы повторять твои убийства… в смысле, из романа? Ты их выдумал, выстрадал, разбросал крысиный яд намеков, а эта сволочь идет по стопам твоего убийцы и тупо убивает, используя твои идеи. Я думаю, Сунгуру это не понравилось бы.
— Он уже не подозреваемый?
— Я говорю гипотетически. Подозреваемый. Они все подозреваемые. Кроме Алены. Двигаем дальше, Леша. Вон еще одна дверь.
Это был кабинет хозяина дома. Большой письменный стол, компьютер, серебряный стакан с ручками и карандашами, пара блокнотов, стопка бумаги, фотография в скромной деревянной рамке — счастливое семейство: Сунгур, Алена, прижавшаяся щекой к его плечу; он обнимает Лару, Лара — тощий некрасивый подросток; впереди маленький мальчик — сын Юра; все, кроме Юры, улыбаются, мальчик насуплен и недоволен. Монах взял фотографию, внимательно рассмотрел, поставил на место. Уселся в массивное кожаное кресло с брошенной на спинку домашней курткой, крутнулся вокруг своей оси; потянул дверцу тумбы, заглянул, удовлетворенно крякнул, увидев бутылку виски и стакан. Повертел в руках листок с наспех набросанными строчками.
— Что-нибудь интересное? — спросил Добродеев.
— Каракули… видимо, очередной сюжет. Злоключения Одинокого Волка. Я бы на его месте перестал сочинять, это становится опасным занятием. Здесь был обыск, Леша, ничего интересного мы не найдем. Пошли дальше. Ее спальня на втором этаже.
Он встал с кресла.
— Ты уверен?
— Да. Там темные гардины, мы это уже обсуждали. Сунгур спит в кабинете. — И предупреждая вопрос Добродеева, сказал: — Из-под дивана торчит край простыни, в ящик он складывает постель. На первом этаже еще кухня, если захочешь, потом сварим кофе.
— Какой кофе? — шепотом вскричал Добродеев. — Застукают!
— Как хочешь, Леша. А я бы выпил кофейку. Когда позвонит твой друг Эрик, у нас будет минут двадцать, чтобы смыться.
Добродеев только вздохнул, от души надеясь, что Монах прав и Эрик все-таки позвонит. Они стали осторожно подниматься по лестнице, Добродеев шел первым и светил фонариком. Ступенька на самом верху душераздирающе заскрипела, не заскрипела, а завизжала. Добродеев чертыхнулся. На площадке с перилами он подождал Монаха, который, сопя, поднимался вслед.
— Осторожно, третья скрипит! — прошипел. — Тут три двери!
— Открывай первую! — приказал Монах.
Они стали на пороге, и Добродеев вспомнил какую-то сказку про тайные комнаты, как герой шел и открывал все новые двери… про Синюю Бороду, кажется, а там труп очередной жены. Его окатила волна ужаса…
— Ты чего, Лео? — Монах тронул его за плечо, и Добродеев шарахнулся у него из-под руки, пробормотав: «Ничего… задумался…».
— Это я, Лео, здесь никого больше нет! Эй! — Монах помотал рукой перед носом Добродеева. — Черт! Без второго фонарика как без рук. Свети по стенам, дай панораму.
Добродеевский фонарик осветил книжные полки с беспорядочно наваленными книгами, письменный стол с кипами тетрадей и учебников; плетеную циновку на полу; боксерские перчатки и теннисные ракетки в углу; беспорядочную груду одежды на широкой тахте. Монах потянул носом — в комнате пахло несвежими носками. Комната Юрия.
Следующая комната — спальня Алены. Они постояли на пороге, не решаясь войти. Комната Синей Бороды, подумал Добродеев. Здесь ее… убили. Она спала, ей что-то снилось, убийца открыл дверь, прислушался к ее дыханию, подошел к кровати и…
— Здесь ее убили, — сказал страшным голосом Монах, и Добродеев вздрогнул. — Ее душа пребудет здесь еще сорок дней.
— Перестань!
— Она укажет нам на убийцу, Лео, нужно только правильно прочитать знаки.
— Не начинай, Христофорыч… — пробормотал Добродеев; ему было не по себе и больше всего на свете хотелось рвануть отсюда, протопать вниз по лестнице, выскочить из проклятого дома и…
— Я ее чувствую, — прошипел Монах. — Она здесь. — Добродеев сделал шаг назад. — Ладно, ладно, молчу!
Они рассматривали спальню Алены в неверном свете фонарика. Багровый мягкий ковер, королевское ложе рыжего дерева в стиле кантри — массивное, тяжелое, с грубоватыми завитушками, прочно стоявшее на лапах грифона; золотистое покрывало в красные и желтые цветы, такие же гардины. Трюмо в том же стиле с десятком-другим разноцветных склянок и бутылочек; секретер благородного золотисто-розового дерева со множеством ящичков — не то антик, не то под антик; пузатый комод, очень старый на вид, слегка облезший, с пасторальной сценой на выпуклом среднем ящике: пастушка в белом паричке и юбочке с фижмами и пастушок в шелковом камзоле и белых чулках. Красивая яркая комната… такой и должна быть спальня Алены. И пахло здесь приятно и немного печально — сухой травой и какими-то духами…
