– От виски я не откажусь, Александр Тимофеевич, только вдвоем… и по чуть-чуть. У нас впереди очень важный и трудный разговор.
– Я думаю, моё английское виски нашей беседе не помешает!?
Молчанов поднялся в салон вертолета и принес оттуда бутылку виски, два полиэтиленовых стакана, сигареты и уже порезанный ананас.
– Я слушаю тебя. Только будь краток. Вечером я встречаюсь с людьми, судьба которых зависит от моих решений. Иначе они работу потеряют.
– Но тут, Александр Тимофеевич, такая печаль свалилась на нашу грешную землю, не только работу – голову можно потерять, – Иван разлил виски и задумался. – Вся надежда теперь только на вас, дорогой мой человек. На вашу редкую сообразительность, глубокую проницательность, я бы сказал, даже прозорливость, иначе не справиться. Давайте за то, чтобы все получилось.
– Давай, – Молчанов выпил пол стакана и, предложив душистые сигареты, лукаво улыбнулся. – Только прошу тебя, не говори загадками. Прежде чем выполнить твою просьбу, я должен знать все до мелочей, а потом хорошенько подумать. Скажи мне, философ-самоучка, это правда, что ты хочешь уничтожить родник, ради которого ты ушел от людей и затаился в своем космическом капище?
– Родника нет больше, – словно острым ножом отрезал Иван, и лицо его сморщилось.
– Как, нет? – удивился Молчанов.
– Очень просто, – лицо Ивана помрачнело, и он, уткнувшись головой в сжатые кулаки, вдруг громко запричитал:
Господь, прости, прости, прости!
Проник в меня дух зла и подлости,
Он, словно червь, во мне живет,
Его мой разум не уймет,
Безумец душу словно ест.
За что такой жестокий крест?!
– Что ты сделал с ним, Иван Петрович? Перестань бормотать и мучить себя – оборвал его Молчанов.
– Я уничтожил его, – с грустью ответил Иван и отодвинул стакан.
– Уничтожил? Каким образом?
– Взорвал, как ненужную лужу, а святую воду перемешал с болотной и речной водой.
– Ты с ума сошел!
– Может быть…
– Я так хотел окунуться в его космические тайны, в харизму его чудес. Ведь это был, как я понял тебя, родник человеческой мудрости?
– Да, дорогой мой, Александр Тимофеевич. Через родник вечности я открыл совсем другой мир, от которого мне трудно отказаться. Мир неодушевленной, порой статичной материи, казалось бы, совсем неприметной, иногда микроскопической, но превращающейся на моих глазах в мир всеобъемлющего разумного духа, намного превосходящего разум человека.
– Говори… Почему ты замолчал? Ты опять плачешь?
– Мне плохо. Оказывается, мы с в вами, Александр Тимофеевич, всего-навсего духовная стадия электронного супердискретного процесса, происходящего в космосе. Вы только вдумайтесь в мои слова: дискретность означает скачок, в противовес беспрерывному, постоянному и равномерному движению. Но этот скачок является закономерностью и подкрепляется разумом космического пространства и временем в миллиарды световых лет. Это не скачок прыгуна, которому вместо канифоли подбавили в снаряжение скипидара. Это и не глупый преступно-невменяемый прыжок из социализма в капитализм. Это нерушимый, не поддающийся исправлению закон Вселенной, происходящий с точностью квантовых часов. В этом смысле у космического пространства могут поучиться многие образованные люди.
– Значит, родника больше нет? – оборвал его Молчанов, не выдержав непонятной ему философии. Он тяжело вздохнул и порезал ананас на мелкие кусочки. – Жаль. Очень жаль.
– Да, Александр Тимофеевич, я знаю, что вас тянет к общению с мудрыми людьми, имеющими свои философские и нравственные идеи. Это прекрасно! Но как заземлить их? Как их очеловечить?! Как сделать, чтобы, скажем, дух Эсхила, Платона или Ломоносова, стал органически существующим, телесным в наше время?
– А зачем это делать? – удивился Молчанов. – Я не понимаю тебя!
– Как, зачем? Что касается Платона и Эсхила, то прошло более двух тысяч лет, как их не стало. В этом вся фишка. Если б они сейчас появились перед людьми в живом натуральном виде на площади или независимом телевидении, то цены бы им не было.
– В каком смысле?
– В любом… Как мне известно, они поддерживали демократию… И сейчас они могли бы дать ей точную оценку, сказать, что происходит с нами, поумнели ли мы за полторы тысячи лет. И не только у себя на родине, но и в России. На эту мысль меня навел дух Эйнштейна, с которым я все-таки нашел контакт. Во-вторых, они сказали бы нам, как мы относимся к высшему благу человечества – идее, и насколько велик наш «Эрос» к познанию мира, рядом с которым наш современный человек просто микроскопическая жалкая гнида с припадками мерзкой фанаберии и неразумного превосходства над тем, что имеет вечную ценность.
– Не говори так, Иван, – неожиданно нахмурился Молчанов. – Мы с тобой русские люди и должны быть в каждой ситуации оптимистами.
– Вы молодчина, Александр Тимофеевич. Именно поэтому я решил передать кристалл вам. Не мэру нашего города, Мурзе Кокотоновичу Свистунову, который за определенную мзду обещался снять с меня любое наказание и отправить за решетку всех, кто сажал меня на разные сроки. Не к начальнику милиции я обратился, которому я рассказал про орбиту человеческих душ, после чего он стал считать меня сумасшедшим, а мой необыкновенный родник назвал болотом жизнерадостных идиотов, по которым плачет зона строгого режима. Я к вам обратился, дорогой мой человек, к Александру Тимофеевичу, сумевшему понять ценность моего родника. Еще Михаил Васильевич Ломоносов говорил, что теплота обусловлена движением «корпускул» – молекул. А я скажу, что человеческие души тоже состоят из молекул, только они в отличие от теплоты и многих явлений в природе обладают фантастической дискретностью. На своей орбите, в космосе, они имеют почти такое же строение, как и у межпланетной плазмы. Но попадая в духовную ось земли – мой таежный родник, они превращаются в необычные корпускулы. Притом такого же свойства, как молекулы человеческих душ. Вы мне можете возразить. Мол, таких молекул не существует! Возражайте, сколько хотите. А я вам скажу, что они есть! И каждая такая микрочастица перемещается, как лучи солнца, со скоростью света. Как подсказал мне дух Эйнштейна, она релятивная, более того, эта корпускула настолько сложна, вероятно, под влиянием биосферы магнитного поля Земли, что может выполнять многие функции, которыми обладает человек.
– Откуда такая фантазия, Иван? – удивился Молчанов. – Ты меня поражаешь своей дотошностью в познании человеческой души!
– Это не фантазия, Александр Тимофеевич. Это крик моего подраненного сердца… агония… Дорогу осилит идущий. Но если говорить честно, то у втоптанного в грязь нищего человека, превращенного в бесправного идиота определенными обезьянами, никакой дороги нет. Есть непроходимая гать, овраги, трясины, ловушки, черные дыры, пропасти, но дороги нет. Я нахожу путь сам. Конечно, он полон потерь, непредсказуемости. Но если я нахожу его, то он намного наДежнёе, чем тот путь, по которому идет одуревший от компьютера «недоросль», купивший себе дорогу на фондовой бирже. Так вот, дорогой мой Александр Тимофеевич, мой путь, идущий к роднику вечности, как вы знаете, не был усыпан цветами. Но я нашел свое счастье благодаря Солнцу, звездам. Поэтому моя фантазия там где правда и сила человеческого духа, связанного со Вселенной. Не виртуального, не шоу-показушного, наполненного цифровыми испражнениями неизвестно каких технологий, а человеческого, основанного на опыте мудрых людей всей планеты, и потому моя фантазия опекается космосом.
