– Верушка, помогай, пока нам звезды светят. Они светят не всегда и не всем.
– Но сегодня, Ваня, они светят нам.
– Оттого, что в наших душах тоже есть свет.
– Откуда он, Ваня?
– Мы с тобой можем любить или ненавидеть этот безумный, истребляющий сам себя мир, в котором горстка богатеньких безжалостно поедает тех «глухарей», за счет которых у них каждый день пирушка и каждый день доход, от которого нам с тобой ни жарко ни холодно. Может, от этих мыслей и светятся наши души.
– Любимый мой, как дорога мне твоя искренность, правда. От нее я балдею, словно школьница, узнавшая наконец, что ее «двойки» не только вызов отличникам, но и великая мудрость для всех людей – не надо быть сусальным золотом, когда вокруг тебя оружейная сталь и нарезные стволы. – Вера неожиданно наклонилась к Ивану и, нежно поцеловав его в обветренные, зарозовевшие от быстрой езды губы, стала торопливо разворачивать брезент. Она это делала, почти не глядя на ткань палатки, почти механически, потому что в эти радостные мгновения любовалась Иваном и выдержкой его, спокойствием и рассудительностью. Она была счастлива, что он живой и рядом с ней, несмотря ни на что. Она начинала догадываться, почему он давно похоронил себя, почему могила стоит в центре кладбища и отчего на ней много живых цветов.
– Ты молодец, Ваня… Ты славный, смелый мужик. Но мне сейчас все равно страшно. когда только волчьи глаза впереди да безлюдная темная ночь. Подумать жутко, что вокруг ни души, ни одного живого человека.
– И не надо никого. А тех, кого надо, они уже на кладбище. Люди, о которых ты думаешь, сейчас бы живо схватили меня и опять затолкали в тюрьму. А за тобой, судя по твоей чувственной ненасытности, прикатили бы парни в масках и по новой увезли тебя в публичный дом. Им, Верушка, нужны не мы, два влюбленных человека! Они любви не понимают, потому что они рабы с животным сексом и безрассудной жаждой к деньгам. Всегда помни, ласточка моя ненаглядная, там, где правят всем деньги, нет никогда жалости, милосердия, совести и законов действующих тоже нет. Они – только фантазия чиновников, которые боятся всего того, что нельзя вычислить, поставить на место, а при случае – убрать, растоптать. Они боятся звезд, света, ветра, раскатов грома и, конечно, солнца, которое сразу раскрывает их маразм. Сейчас бы их сюда, на этот промозглый зимник, в жуткую топь, глотающую метеориты словно голодный удав безмозглых грызунов.
– Не пугай меня, Ваня. Ты видишь, я вся дрожу..
– Перед кем?! Здесь никогда не было иноземцев и гнусных завоевателей. Здесь каждая кочка, каждая березка, каждая осинка или лиственница – бальзам спасительный для человека, потерявшего веру, силу духа, любовь к людям. Сейчас, Верушка, мы поставим палатку, отгоним волков от лосей и заночуем здесь.
Между тем болотное чавканье лосиных ног стало доноситься и до слуха Веры. И когда палатка, несмотря на ветер и заболоченные топляки уже стояла и надо было только собрать железную печь, зимняя дорога словно зашевелилась. Со стороны карьера, откуда шли лоси, послышалось сначала приглушенное хлюпанье, потом гул копыт, барабанивших по топлякам, а потом словно огромные бурые валуны окружили палатку и с неистовым чавканьем вмяли как раз тот самый угол, где стояли испуганные лошади. Вера вздрогнула, закрыла глаза, но Иван успокоил ее.
– Верушка, – с улыбкой подметил он, – это чистая случайность. – Все звери боятся людского жилья. Только медведь-шатун не боится. Но весной его практически не бывает. – Иван взял ружье, лежавшее на спальном мешке, протянул Вере.
– Возьми эту «тулку», – ласково сказал он, словно в его руках было не ружье, а цветы. – Когда промозглый ветер валит огромные деревья и они разбиваются в щепки и, кажется, что звезды, словно мелкий град, падают тебе на голову, эта «игрушка» здорово помогает. Только не вздумай стрелять раньше времени. Пусть все лоси пробегут мимо нас. А потом будем встречать волков. – Иван вдруг насторожился: – А ну-ка, иди сюда, – с тревогой позвал он. Неожиданно лицо его помрачнело, в глазах появился ненавистный блеск.
Вера, не зная, что делать с ружьем, прижала его к груди, растерянно подошла к Ивану.
– Посмотри туда, за дальнюю лиственницу на краю болота… за косорагу… Видишь еле заметные зеленые огоньки? Что это?
– Глаза волчьи.
– А дальше, чуть правее? Что там тлеет?
Вера еще крепче обняла ружье, вгляделась в темноту.
– По-моему, Ваня, это свет фонарей, направленных в сторону лиственницы.
– Не может быть! – Иван еще раз вгляделся в сторону болота, задумался. – Не отводи глаз от этого огня. Если это и в самом деле свет фонарей, то нам надо идти назад и тихотихо следовать за стадом лосей. Ведь они, родные мои, к лесу идут, а лес – наше спасение. Смотри, смотри, Верушка, нам не нужен свет фонарей.
– Ваня, глянь! Справа загорелся еще один фонарь.
– Милая моя, значит, я ошибся. Значит, за лосями идут не волки, а люди. И зеленые огоньки – это не волчьи глаза, а глаза бойцовых собак. Как жаль, что я не взял в этот раз ночного бинокля. – Иван поспешно выдавил из палатки полиэтиленовое оконце и, положив его в охотничий жилет, еще раз вгляделся в край болота. – Значит, не волки, а люди преследуют сохатых. Меня ищут! Как ты выразилась, радость моя, снежного человека! Человека, который никого не убивал, никого не грабил, не насиловал, а просто никогда не признавал и сейчас не признает мерзостных и необъяснимо глупых законов этих алчных людей, дарующих пищу жуткому беспределу… Так что, Верушка, придется пробираться в брусничное суземье другим путем. Срочно грузим палатку на сани, запрягаем лошадей, и ноги в руки.
– Ружье куда положить, Ваня?
– Дай сюда… – Иван быстро перезарядил ружье. – Собак к лошадям не подпускать. И стрелять наверняка, с упреждением.
– Как это, Ваня?
– Вот так. – Иван приложил ложе к плечу и направил ствол ружья на свет, в сторону луны. – Видишь на конце ствола «мушку»?
– Да.
– «Мушка» должна быть впереди бегущей собаки на один корпус, и спускать крючок надо вот здесь, медленно, плавно, как будто нитку в иголку вдеваешь. Не рвать его ни в коем случае и глаз не закрывать во время выстрела, тогда и попадешь по месту. Повесь пока ружье на плечо и палатку помогай сворачивать.
Люди, по всей видимости, приближались с хорошо обученными собаками средней полосы России, потому что собаки не рвались вперед и, наверно, так же, как и люди, боялись топких северных мест и густых непроходимых зарослей осинника и вереска.
– Мы должны уйти вместе с лосями, иначе нас могут выследить, – строго сказал Иван.
Ветер продолжал дуть со стороны погони, и тяжелые северные тучи быстро ползли с той же стороны. Тучи затемняли лес, и чернота их предвещала грозу. Иван торопливо сворачивал палатку и заботливо успокаивал лошадей:
– Терпите, родненькие. Мы с вами не таких собак одурачивали! Теперь у вас пастушка будет, жена моя. красавица моя несказанная. А она, гривастенькие мои, не такими гривами шевелила и жеребцов не таких выгуливала.
