– Я не знаю, как свет солнца, но семя мужчины, даже самого неповоротливого, ленивого и бездарного, всегда торопится, – неожиданно перебила его Вера. – У богатых господ с этим возникают большие проблемы. И когда господин еле ходит и вес его не позволяет ему лечь на меня, потому что он может раздавить любую женщину. Но семя его так спешит, что он теряет контроль, и стискивает женщину, как удав, превращая блаженный миг радости в насилие.
– Потому что любая женщина для него, даже самая необыкновенная, – обычная эксклюзивная кукла. Он прячется с ней от света солнца.
– Ну да, она для него мяукающий и ласково царапающий товар, и не более. – неожиданно поддержала его Вера.
– Но все это зависит от легкости, гибкости великого эфира, который содержится в лучах этой удивительной звезды. – Иван с улыбкой посмотрел на небо и перекрестился. – Этот эфир дарит человеку фантазию, разум и, конечно, любовь. Горе ждет человека, уходящего от света в тень. От солнца к безумным, губительным открытиям, разрушающим сначала душу человека, а потом и мозги. Это очень страшно, когда оснащенный супертехникой какой-нибудь влиятельный господин становится самой опасной и непредсказуемой «Вич-обезьяной», которой подвластно все – от пушечной стрельбы по Белому дому до «впаривания» тех жутких идей, что тащат нас в пропасть.
– Ну да, Вич-обезьяну, сбежавшую из зоопарка, поймать можно, усыпить…
– А этого не поймаешь, не усыпишь.
– Я тоже так считаю, Ваня. На стороне «Вич-обезьяны», словно вызов всему разумному, и законы порой, и власть, а про деньги и говорить не приходится. Каждый орангутанг придумывает свой ваучер.
– Эти люди одурманили себя запредельными цифрами, расчетами, балансами, и самое страшное – манией величия. На земле их сейчас миллионы. Они гордятся ураном 235, создают новые протоны типа двести десятого. Сейчас они в телячьем восторге от цифровой техники и нанотехнологий. Но все это не имеет никакого отношения к солнцу и к тому прогрессу, где не надо покупать кислород, чтобы вовремя дойти до туалета, а полюбив женщину, не думать о том, что каждая вторая – ВИЧ-инфицированная. Они, Верушка, расщепили и превратили в цифры то, что нельзя расщеплять и превращать в цифры. Они себя жарят на ходу.
– Почему?
– Потому что в каждой новой цифре заложен определенный код, знак нового эфира, далекого от оригинала. Он может оказаться, в конце концов, полной противоположностью первоисточника, абсолютно без света солнца. А это беда. Это трагедия, уносящая землю во тьму, ведущая к гибели. – Иван опять посмотрел на небо и перекрестился. – Ну да бог с ними! – раздраженно сказал он, обращаясь к солнцу, как будто оно слушало его. – Пусть они цифруют то, что никогда не измеришь и не разгадаешь цифрами и расчетами. Жаль только Землю да ее людей. Ты молодчина, Верушка, ты правильно сделала.
– В каком смысле? – насторожилась Вера, и руки ее опять задрожали.
– Ты послушалась меня, и в душе моей теперь больше покоя. Мужская безрукавка, которую ты надела по моей просьбе, тоже пропитана солнцем, и в ней живет та же неистовая энергия разума, стойкости. Она непременно перейдет в твою плоть и кровь. – На этих светлых мыслях Иван закурил, глубоко затянулся сигаретным дымом и неожиданно обнял своими цепкими ручищами дрожащее от любви и растерянности хрупкое тело невесты. – Ты станешь желанной женщиной моего капища, где законы звезд превыше всего. Поэтому любовь и вера живут там тысячелетиями. Как мне хочется обнять тебя еще крепче, еще нежнее, и целовать, целовать до тех пор…
– …Пока крики о помощи не стихнут и солнце не согреет тебя своим материнским теплом, – шептала ему в ответ Вера и своими разгоряченными губами с любовью тянулась, как верба к свету, к его воспаленным взволнованным губам. – Мне жутко, Ваня, от слов твоих сердце щемит. – почти в слезах словно причитала она. – Но я еще больше начинаю понимать тебя. Наверно, люди настолько затравили тебя, озлобили, что только солнце отогревает твою душу.
– Солнце да твое чуткое сердце. Ты мне вернула любовь, а солнце – жизнь. И тебе вернет. Непременно вернет. Конечно, не сразу. Только после долгих скитаний оно подарило мне свое бесценное сокровище, свой живительный родник вечности. Теперь, благодаря ему, я здоров и знаю много редких секретов человеческой души.
– Каких, Ваня?
– Прежде всего, секретов ее движения, уходящего либо в бессмертие, либо в прах.
– Какой ты умный, мой милый. Да ты не просто милый, Ваня, ты странный до чертиков, фантазер. И все-таки давай спасем кого-нибудь, – не успокаивалась Вера. – Давай, давай, хоть кого-нибудь. Настоящий покойник должен всех спасать, потому что ему уже все равно лучше не будет. – Она с надеждой смотрела в его воспаленные глаза, наполненные горечью и болью, и целовала его, целовала, словно хотела растопить в его душе лед.
– Подожди, Вера, сейчас прилетят спасатели, – шептал он в ответ, радуясь ее чуткому сердцу, готовому помочь даже совсем незнакомым и ненавистным ему людям. – Может, спасатели успеют, и все обойдется, – успокаивал он невесту, совсем забывая о том, что если «все обойдется», то погоня за ним будет еще активнее, и упряжку придется двигать скорее.
– А если спасатели не успеют?! – не отступалась от него Вера. – Ваня, Ванечка, родной ты мой. Пусть они жалкие подонки. Пусть с гнилыми пещерными мозгами, но совесть наша будет чиста. Неужели у тебя жалости нет? Пойдем, вытащим хоть кого-нибудь… А лошадей потом покормим. Я понимаю, ты ненавидишь их за то, что они ловят совсем не тех, кого надо ловить, и в тюрьмы сажают не тех, кого надо сажать. Но, может быть, они исправятся. Ванечка, ведь они люди. Пусть очень жалкие, но люди – не удавы и не крокодилы, такие же, как мы с тобой, – грешные, смертные.
– Нет! Мы с тобой не смертные! – неожиданно почти выкрикнул Иван, взяв Веру ниже талии и притянув к себе как спасительную соломинку. – С нами солнце вечности! Бесценный родник!
– Фантазер мой ненаглядный. – радовалась его словам Вера и, чувствуя мужскую неистовую силу, тоже тянулась к нему как к долгожданному спасению и надежде. – Тогда пойдем, хотя бы посмотрим на этих смертных.
Вера не договорила. Легкий порыв ветра донес до ее слуха рокот мотора. Это был не гул паркетного «джипа» и не бархатный шум «фольксвагена», мчавшихся на всех парусах, с новыми клиентами ее стабильного и в то же время непредсказуемого секса. Это был рокот мотора, сулившего ей наказание за то, что она связалась с беглым «преступником» и, влюбившись, стала помогать ему.
– Тут как тут, легки на поминках, – тихо сказал Иван и, прислушавшись к шуму мотора, раздраженно добавил: – Делать больше нечего. Землю спасать надо от наркоты, пьянства, воровства, бандитской грязи! А они кого спасают?! Ублюдков, которые все развалили, а теперь хотят быть богатыми и бессмертными. Хрен вам, перевертыши! Сначала в коммунизм звали… в рай рабочих и крестьян, потом в капитализм, потом в реформы за пятьсот дней, от которых у моей мамки все коровы сдохли. А теперь куда?! К богатству, к бессмертию?! Для кого? Опять же, для себя! Не получите! – Иван в бешенстве, которое шло откуда-то из глубины его потревоженной души, сорвал с березы первую попавшуюся ветку и, перекрестив ею солнце, бросился к лошадям. – Сейчас я вас покормлю, родные мои, и в путь. А мы, драгоценные мои, дорогой перекусим. – Он опять посмотрел на солнце. – А эти робинзоны пускай болото пьют.
