– Ваня, успокойся.
– Но ведь это на самом деле так!
– Что поделаешь, видимо, такая судьба складывается у человечества. Но откуда берется это безрассудное самоуничтожение?! Признаться, и я не понимаю.
– В том-то и дело. Поэтому нельзя сидеть сложа руки и думать о том, что скоро человек все погубит и жизнь остановится. Надо выход искать.
– Давай вместе будем. Только не доводи себя до сердечной лихорадки. И, ради бога, не трогай иностранца. Он и так еле дышит. Где скрижали твои?! Где твоя исповедальная отдушина? Давай читать твои искренние стихи! Бог с ним, с этим вертолетом. Видно, у каждой бездушной железины своя судьба.
Она наклонилась над его разгоряченным от волнения лицом и, обхватив его шею руками, нежно поцеловала его, сначала в распухшие от веток и лесных иголок губы, потом в соленые глаза, потом в шею, на которой висел медный православный крест.
– Ванечка, я уже знаю, где ты прячешь свои скрижали. Сейчас я достану их и прочту сама. Прочту то, что ты написал совсем недавно. Я этого сейчас очень хочу. Ты мой родной, горячо любимый и, в отличие от многих мужиков, унесенный солнцем человек. Я хочу, чтобы ты тоже унес меня туда, где мысли дышат васильками и багульником, а мужчины пахнут прогорклым запахом тайги.
Она ловким движением натренированных рук вытащила из голенища его сапога аккуратно сложенную бересту и, развернув ее, прочла громко, напористо:
Спасибо солнцу, я бессмертен.
Я зэк, но с верой мудрых звезд,
Рожденный мглой, порывом ветра,
Дыханьем совести и грез.
Господь, прости меня, прости!
Проник в меня дух зла и ненависти.
Он, словно червь, во мне живет.
Его мой разум не уймет.
Я думал: «Он обычный дух».
А у него свой банк, главбух,
Указы пишет, издает,
И ложь за правду выдает.
Он говорит: «Твои стихи —
Бред несусветной чепухи».
Ну а его проекты зла —
Шедевры мысли и добра.
Господь, в груди от боли шок.
Он дал мне золота мешок
И сжечь мои стихи просил.
Я сжег, и сердце умертвил…
Как он смеялся надо мной:
«Ты идиот, теперь ты мой!
Я душу высосу до дна —
Она безумцу не нужна.
Ты жалкий нищий, ты больной,
Смерть всюду ходит за тобой».
Так выпил он меня до дна.
Нет спору – есть моя вина.
С тех пор ни друга, ни мечты,
И воском пахнут все цветы.
Любовь игрушкой стала мне,
Животной страстью в полутьме.
Я продал душу в благовест,
Теперь несу свой тяжкий крест.
Такая у меня судьба.
Одна забава – ворожба.
– О’кей! О’кей – вдруг перебил ее иностранец. – Моя все понимает. Моя Гарвардский школа был. Пушкин… Барков… Батюшков… хорошо. Добрый моя старушка, что ты киснешь у окна? Выпьем с горя, где же кружка? Бардачок наш без вина. Пушкин хорошо, Ивана два раза хорошо.
– Слушай, Ваня, может, ему налить? – сразу поддержала иностранца Вера.
– Конечно, налей. Пусть он и не дословно Пушкина вызубрил, но все же понимает, откуда у старушки вино, если нет его у Пушкина. Тебя как зовут, хрен моржовый? – неожиданно спросил он иностранца и ткнул его в грудь так, что тот вскрикнул.
– Ваня! Я предупреждала тебя. У него ожог… Его срочно лечить надо.
– Надо, надо, – заикаясь и корчась от боли, простонал иностранец и опять закрыл глаза. – Моя хрен моржовый не понимает. Моя понимает забава и ворожба.
– Откуда ты взялся такой?! Может, с неба упал. Как звать тебя? – опять почему-то грубо спросил Иван.
– Моя. Я. Я.
– Ты, ты. Я Иван, она Вера, а ты кто?
– Майкл.
– Джексон?
– Моя шутка понимает. Если моя Майкл Джексон, то твоя будет Ивана Грозный. Хватит шутка. Моя звать Майкл Сорез, этолог Гарвардский школа.
– Вот теперь понятно. Достань ему мою большую кружку. Она под ним лежит, рядом с русской четвертью. Налей ему полную кружку самогона. – Иван слез с розвальней, прикрыл карабин сеном, подзорную трубу положил в охотничий жилет. – Значит, Майкл Сорез из Гарвардского университета приехал в Россию изучать поведение животных… А животное, стало быть, это я. Неплохо придумано. Ты слышишь, Верушка, я теперь не зэк, а животное. Меня теперь изучает Гарвардский университет. Моих вождей и духовных наставников они уже изучили. Ленин оказался живодером и кровавым разбойником. Сталин – духовным братом Гитлера, а поэты и писатели, пишущие о боли и страданиях русских людей, – красно-коричневыми националистами. Теперь за малоимущих крестьян взялись. Чтобы землю святую, данную Богом, отнять и превратить в конвертируемую валюту.
Вера достала кружку и, наткнувшись на старинную четверть, удивилась цвету искрившейся в ней живительной влаги.
– Что здесь? – настороженно спросила она, обратив внимание на уже знакомый золотисто-серебряный цвет.
– Родниковая вода.
– Та самая, из волшебного родника?
– Да, та самая. Я ее всегда беру с собой и даю пить тем, кто заслужил это.
– А мне попить можно?
– Нельзя. Ее надо пить в определенное время, с определенным настроем. Будем пить ее в брусничном суземье.
– А ему сейчас можно?
– Майклу Сорезу… Ни в коем случае! Я должен понять строение души Майкла, его менталитет, отношение к православию, язычеству.
– Но он Гарвардский университет окончил.
– Это еще ни о чем не говорит. Гитлер тоже неплохо учился в школе и рисовал хорошо. Майкл приехал в Россию изучать животных. Но не исключена возможность, что он сам – мерзкое прескверное животное. Сначала его надо изучить и сделать серьезные выводы. Если он действительно этолог, то подобные трагедии, которые происходят с ним и его партнерами, допускать просто глупо, непростительно. Хорошо, если пожар остановится. А если не остановится?! Погибнут тысячи гектаров леса. тысячи животных. Земля – не полигон для экспериментов, об этом знает теперь не только солнце. Ну ладно, об этом после. – Иван сделал несколько шагов к раскидистой ели, привязал лошадей и, посмотрев на солнце, вернулся к розвальням. – По-моему, может произойти еще одна трагедия, и очень скоро. – Он снял с себя охотничий жилет, потом верхнюю камуфляжную куртку и, повесив снаряжение на сухарник, остался в одной золотисто-серебряной безрукавке. – Советую и тебе снять верхнюю куртку и остаться в одной безрукавке, потому что скоро может произойти самое непоправимое.
– Зачем?
– Сегодня солнце опять непредсказуемо. Я пойду на дорогу, гляну. Вернусь – выпьем все вместе за нашу дружбу. – Он взял с собой подзорную трубу, прошел вперед по лежневке и скрылся из виду.
Как только Майкл остался наедине с Верой, лицо его сильно изменилось. Он чуть-чуть приподнялся, видимо пытаясь понять, куда ушел Иван, и кожа на его холеном лице покрылась белыми пятнами. Вера сразу заметила это и поняла, что его беспокоит не только боль в правом боку, но и еще что-то. Она налила иностранцу полную кружку самогона и не сводила с него глаз.
