– Так и сделаем, дорогие мои. Будем медлить – еще один вертолет прилетит! Федор Понтелеймонович, чем ты покормишь нас? По-моему, мы все страшно хотим есть. После такого путешествия меня как будто ветром качает.
– Сейчас я вас накормлю по всем законам тайги. Во-первых, надо выпить по сто грамм нашего самогона, и пока мы его семгой закусываем, картошка с дичью будет готова. Во-вторых, надо махнуть по двадцать грамм медвежьей желчи, настоянной на водке.
– Я не против, – согласился Иван.
– Моя тоже любит картошка и таежный птица, – одобрил предложение Федора профессор. – А медвежью желчь моя кушал только на Аляске.
Сев за стол, Вера обратила внимание, что металлической посуды в доме почти нет, кроме одного столового ножа и кружки. Даже половник и вилки были деревянными. Она хотела поинтересоваться, откуда такой сервис, но Иван, заметив ее удивление, пояснил, что в районе родника сильное магнитное поле и бывают частые грозы с шаровыми молниями, поэтому металлическими предметами они стараются не пользоваться.
– Ну что, дорогие мои… – с волнением сказал Иван Петрович, когда все сели за стол. – Теперь многое зависит от нас. Как бы ни было печально и мерзко в душе, но мы решили уничтожить родник. Так ведь, дорогие мои? Ну что вы молчите? Я понимаю, Майклу говорить трудно. Он болен.
– Но моя тоже хочет говорить! Очень хочет! – Профессор неожиданно поднялся с лавки и, скрипя зубами, сел за стол рядом с Иваном. – Моя видит большой перспектива в создании космический картель по пересадке и обмену органов.
– Подождите, Майкл Мардахаевич, – перебил его «Айвазовский». – Мы знаем, что вас, прежде всего, интересует бизнес. Уважаемый профессор, мы преклоняемся перед вашими достижениями в области этологии и трансплантационной медицины, но здесь речь о другом. У вас дети есть?
– Моя бездетный.
– А жена?
– Жены тоже нет.
– А матушка?
– Кто такой матушка?
– Мать, которая родила вас?
– Моя мама погибла в авиакатастрофа.
– А отец?
– Отец похоронен в городе Вашингтон. Он бросал бомба на Хиросима и был лучший ястреб Америка.
– Что ты его допрашиваешь, «Айвазовский»?! – не выдержал Иван. – Он одинок, как перст! Как пугало огородное, обвешанное регалиями и наградами за медицину и прочие изыскания. По-моему, сам Илья пророк или Николай угодник послал нам такого несгибаемого ястреба. От такого прохвоста с пуленепробиваемой головой с ума можно сойти! Гляди внимательно, Федор Понтелеймонович, и наслаждайся неповторимостью человеческого разума, ослепленного идеей накопительства и авантюризма! – Иван Петрович неожиданно выхватил нож из голенища правого сапога и со всего размаха, словно казацкой шашкой, рубанул Майкла Мардахаевича по лысой, неестественно выпуклой голове.
«Айвазовский» сразу прищурился от сострадания к американцу, а Вера не выдержала и прыснула от смеха и жалости.
– Вот это голова! – не мог сдержать своего волнения Федор Понтелеймонович, когда тесак Ивана стукнул по лысине профессора, словно по наковальне. – Вы что, Майкл Мардахаевич, и в самом деле из биржи Уолл Стрит?
– Да! Да! Федя… Правильно ты подметил. В этой голове находится филиал одного из банков Уолл Стрита. Не обижайтесь, профессор, это шутка, конечно.
– Ну и шуточки у Вас, Иван Петрович, – обиделся Майкл, и без того еле живой от потери крови и плохо заживающего ожога после взрыва вертолета. – От подобных острот инопланетяне на ушах будут стоять, а моя будет смешить вся планета Одиссея.
– Ты прости меня, Майкл, но теперь «Айвазовский» знает, какая у тебя железная голова и воля. Но, что ты прячешь в ней, ему пока неизвестно.
– Не всем знать, дорогой Иван Петрович. И твоя, и Веро помалкивайте.
– Мы промолчим. Но беда, которая ждет Землю, молчать не будет. Она коснется каждого человека. Особенно нового поколения. Вы обратили внимание, Майкл Мардахаевич, какие озлобленные глаза у спецназовца?
– Моя сразу обратила. Он отнял у меня ружье, медвежья сало и просил идти вперед, как будто я уголовник!
– Вы сейчас посмотрите на его глаза. Именно сейчас.
– Да-да, профессор, – не смог скрыть волнения «Айвазовский». – Когда я остановился в сенях и глянул на него, то мне стало не по себе. Глаза пацана словно застыли в какой-то стеклянной нечеловеческой злобе, какой-то жуткой ненависти, которую теперь можно встретить только в глазах старцев, у которых пенсии хватает только на хлеб. Вы как хотите, а я налью себе и выпью. Подумать только – мертвый, а злобы в нем, как у живого затравленного буйвола. Зажги лучину, профессор, и посмотри на глаза наемника.
– Самое страшное, – неожиданно строго сказал Иван, – что энергия зла, в том числе и энергия этого пацана, теперь не будет улетать в космос…
– Почему, Иван Петрович? – поинтересовался «Айвазовский», начав чистить картошку.
– Потому что к утру родник исчезнет, и душа этого пацана вместе с энергией зла останется на Земле. А если учесть, что таких наемных парней, продавших себя за деньги, миллионы, то, сколько же этой страшной, все уничтожающей энергии скопится на Земле?!
– Страшно подумать, – тяжело вздохнула Вера и с тревогой и с какой-то еле заметной дрожью в руках посмотрела на лежавшего у двери спецназовца.
Профессор взял со стола горящую свечу и, скрепя зубами от боли в груди, брезгливо подошел к убитому и осветил его лицо.
– Как же моя сразу не понял? Перед нами доживший до наших дней род австралопитеков, – строго сказал он, оглядывая десантника. – Современный неофит с очень сильно развитой нижней частью тела.
– Вы в глаза смотрите, профессор?
– А куда моя смотрит? – удивленно и с какой-то наболевшей обидой огрызнулся Майкл Мардахаевич. – Моя не Джоконда и не лесная нимфа, чтобы все время смотреть на ширинку и думать о новых достижениях современного секса. Род этих австралопитеков, по-видимому, остановился в своем развитии и дал свободу гормонам злобы и ненависти, а также вытекающей из них энергии насилия.
– Ты слышишь, «Айвазовский»?! – словно с цепи сорвался Иван. – И это произошло при всем стабильном влиянии космоса и орбиты человеческих душ! А если эти гормоны начнут вариться в собственном соку. без участия плазмы космоса?! Тогда что произойдет?!
– Полный коллапс планета Земля! – неожиданно почти выкрикнул профессор и раздраженно закрыл глаза простреленному насквозь спецназовцу.
– Короче, на языке повара, – не к месту вдруг пошутил «Айвазовский», – полный ботулизм.
– Не говорите так, Федор Понтелеймонович, здесь пахнет болшой катастрофа. Не полный бутулизм, а полный коллапс, – еще раз повторил профессор, и руки его внезапно затряслись, и по его поведению было видно, что проблема ненависти и насилия его тоже очень беспокоит. Он кое-как добрался обратно до своей лавки и, поставив свечу поближе к иконостасу, попросил закурить.
