Ущербная луна тусклым светом освещала его голову и в этот момент была похожа на причудливый овал его блестящей лысины.
Взяв сигарету у «Айвазовского» и прикурив ее от свечи, он долго молчал и почему-то вместе с ним молчали все.
– Господа зэки, – тихо, почти шепотом, наконец, сказал он и, посмотрев на иконостас, перекрестился. – По моим пристальным наблюдениям, земной кризис и смещение оси Земли неизбежны. На примере этого пацана моя еще раз убедился, что животные гормоны австралопитека не только не исчезают с эволюционным процессом людей и его организованной цивилизацией, а наоборот, увеличивают свое влияние. И может быть, как моя понимает, воздействие космоса не дает заметный эффект. В результате бандиты останутся бессмертными, а наркомафия – непобедима. Будь они прокляты, эти ублюдки, которых даже космос не может облагоразумить или остановить! Мне жалко вот этих, – он затянулся сигаретным дымом и, посмотрев на иконостас, опять перекрестился. – Они боготворили Создателя, считались с ним. Их души, как мне кажется, наделены бескорыстным братством и удивительным богатейшим интеллектом, без которого орбита человеческих душ была бы унылым пристанищем. Не так ли, Иван Петрович? Вы, наверняка, общались с духами святых великомучеников?
– Конечно, общался, – Иван пристально вглядывался в уставшее лицо Майкла и его болезненные глаза. – Обидно, что я никого не научил этому удивительному общению, даже «Айвазовского».
Федор Понтелеймонович утвердительно покачал головой и кивнул на часы-ходики, которые показывали около трех часов ночи, и металлическая кукушка вот-вот должна была выскочить из своего деревянного чердака.
– Скоро будет светать, – с какой-то печальной тревогой в голосе сказал «Айвазовский». – Через несколько минут суп из рябчика можно есть и надо торопиться. В Соловецком монастыре в этот час звенел первый колокол, и начиналась утренняя молитва…
– А потом? – поинтересовалась Вера.
– Потом разные работы по облагораживанию и укреплению святой земли, давшей человеку разум и дух бессмертия. Это, кстати, не тот дух, основанный на бизнесе и материальных ценностях, который постоянно впаривается нам, как незыблемый, незаменимый, средствами массовой информации, всякими ток и поп-шоу, которые часто навязывают нам своих мыльных героев и античеловеческих идолов, вправляя нам мозги до тех пор, пока мы не бросим облагораживать свою Землю и не отдадим ее.
– Моя думает, что ко мне это не относится, – раздраженно перебил профессор.
– Ни в коем разе, уважаемый Майкл Мардахаевич, – сразу успокоил его Иван. – Ради науки и нетрадиционных познаний Вы, как я понял, больше потеряли, чем приобрели. В этом смысле Вы и в самом деле человек железной воли. Давайте выпьем за нашу дружбу и за удачный вылет на другую планету. – Эти слова Иван говорил от чистого сердца и с какой-то удивительной надеждой на то, что несмотря ни на какие эксперименты инопланетян, жизнь на земле остановиться все-таки не должна.
– Выпей, профессор, медвежьей желчи, закуси, сразу почувствуешь себя лучше, – Иван, пригубив самогона, ждал, когда сварятся рябчики, и тоже с грустью смотрел на иконостас. С духами некоторых святых он уже имел возможность общаться с помощью родника вечности и сейчас с тоскливым состраданием, с какой-то необъяснимой любовью смотрел на их потускневшие от времени лики. Он знал, что духи некоторых святых уже обратно вернулись на Землю и где-то живут в оболочках других людей и, может быть, счастливы еще больше, чем в первой или во второй жизни. Раздумья о том, что теперь их души уже никогда не улетят в космос, потому что будет уничтожен родник, угнетали его, заставляли еще и еще раз хорошенько подумать, прежде чем уничтожить земную ось.
– Мистер Майкл, – неожиданно повысив голос, обратился он к иностранцу. – Вы знаете, что с завтрашнего дня я и в самом деле буду очень опасным преступником? Именно с завтрашнего дня по законам Вселенной и вездесущего космического разума я должен буду предстать перед судом.
– Конечно, я знаю… И «Айвазовский» должен предстать, и ваша невеста, Джоконда. Но ты помалкивай, Иван «Грозный», – вдруг шепотом сказал Майкл. – Пусть знают об этом только инопланетяне да мы с вами. Пусть людям Земли ничего не будет известно про орбиту человеческих душ. В таком случае ты уже не преступник.
– Ну и хитер же ты. Только космический разум все равно узнает об этом.
– Потом узнает… не сразу.
– Может быть. По-моему, суп из рябчиков уже готов. Сейчас я тебе налью полную миску..
– Нет, нет. Моя сам. – Майкл поднялся с лавки, но Вера опередила его.
– Я помогу вам, мистер Майкл. Я поражаюсь вашему терпению и выносливости. Вы мне стали чем-то симпатичны.
– Моя американский ястреб.
– Вам картошки больше или дичи?
– Ножки, ножки хочу. Моя любит ножки всегда. особенно диких курочек, которые щебечут в меццо сопрано.
– Дорогой ты мой, ножки у рябчика такие же тонкие, как у воробья, – не смог сдержать улыбки Иван. – И щебетать рябчики не умеют. Они свистят. Положи ему побольше грудок и поменьше бульона. Сразу понятно, что вы, Майкл, не охотник.
– Моя охотник цифровой. Мой карабин – фоторужье и там, где бизнес может дать космос. его бескрайний структур. Моя охотник за самый красивый женщина. Только не забывайте, что на Одиссее бизнес запрещен.
– Понятно, понятно, мистер Майкл. Я тоже поражаюсь вашему здоровью и волчьей живучести… Видимо, не зря вас бросает то на Аляску, то в пустыню Сахара, то к нам. Ешьте досыта, уважаемый гость, и поправляйтесь поскорей. А нам надо.
В этот момент кукушка настенных часов выскочила из своего деревянного чердака и прокуковала три раза.
Иван опять пристально посмотрел на иконостас, потом на «Айвазовского», который позволил себе выпить больше, чем предлагал всем, и, поднявшись из-за стола, обнял Веру.
– Пойдем, дорогая моя, пойдем! Сейчас я покажу то место на земле, рядом с которым все золоченые купола, все поднебесные небоскребы, вся чудо-электроника – просто детский сад! Надень мою телогрейку. Сейчас там холодно, и луна своим ущербным серпом пронизывает все живое насквозь.
– Сейчас, Ваня, сейчас. Я положу Майклу еще одну грудку, и, по-моему, он должен выпить валерьянки. Ведь он, бедняга, как снег, белый, и глаза его спят на ходу.
Вера налила профессору валерьяновой заварки, и, надев телогрейку, спустилась вместе с Иваном и «Айвазовским» во двор.
Она хотела оттащить спецназовца в сторону, но Иван остановил ее.
– Не трогай пацана. Пусть солнце разберется, кто лишил его жизни и зачем он пришел сюда. А потом мы его предадим земле.
Ночь была белой, как цветы черемухи, и над прибрежным лесом стоял густой туман. Стрижи и ласточки уже порхали над своими насиженными гнездами, все время напоминая о том, что пришла весна и солнце будет обогревать землю еще нежнее и радостней.
– Чем дольше я живу здесь, тем больше мне нравятся эти сказочные места, – с грустью сказал Иван, обхватив Веру одной рукой за талию, а другой придерживая ремень карабина. – По-моему, у Создателя этих дивных пролесков, ручейков, головокружительных речных потоков есть свои глаза, уши и сладкая нега любви. Иначе мы бы не восхищались сейчас и не тянулись друг к другу, как две ласточки.
