– Давай подробнее, какие хаты брал, куда сдавал. Вот, вот, вот – на рынке, где сейчас Квадрат, торгуют выходцы с Дагестана, что-то мы туда сдавали, батюшке одному в церковь какое-то золото.
– Где твоего друга искать?
– Сейчас там-то находится. Нашел себе женщину.
– Ну, ладно, хорошо.
– Достаю из сейфа бутылку. Если подтвердится – посмотрим, что дальше будем делать. Подхожу к заместителю начальника Кузьмину: Тимофеич, так и так. Нас же кражи замучили – поехали!
– Ну, поехали.
Берем еще одного оперативника – Андрея Дреняева и сразу же на этот базарчик. Водитель кричит: вот он – уголовный розыск! Как людям ложиться спать – у них работа самая начинается!
Куй железо пока горячо! Пока информация не остыла! Начинаем изымать – и пошло, и пошло, и пошло. Разыграли спектакль: вора у этой дамы задержали, причем, он даже подумал, что эта самая дама его сдала. Мы ведь ее сначала выдернули. За ним раскрыли кражи по всему городу. Он их штук сорок на себя взял. Часть вещей изъяли. Потом еще с зоны, где ему не понравилось сидеть, очень строгий режим – он уже оттуда слал явки с повинной, что за мной еще вот эти и эти кражи, чтобы его перевели – и время быстрее бежит, и режим, глядишь, сменится.
Милиция помогла… карманнице!
Вот роль помощника – чем она плохая? Очень хорошо тот, вечерний гость, сработал. Таких эпизодов масса. Помощники смотрят на отношение к себе. Сейчас она покойница – одна дама была, дважды судимая, карманница. У нее случилась кража – из квартиры пропало золото. И она пришла ко мне – заявить на своих!
– Гражданка, – говорю, – вы не ошиблись? Для судимых – это позор: идти в милицию обращаться. Ну, иди к «вору в законе» – Хохленку, он поможет тебе!
– Была!..
– И что?
– Такой твари я еще в жизни не встречала ни разу!
– Может, как-то могла бы без заявления обойтись?
– Ты знаешь, если бы мое золото было, я бы обошлась. Золото матери!
– А как так получилось?
– Ну, дома была, идут три орла судимых, я их знаю. Кричат: у тебя похмелиться есть? Заходите, присядьте, пока я стол накрою. Я на кухне была. Потом захожу – они выпили, закусили, ушли. Мама вечером приходит, а золота нет! Я к ним – а они говорят: мы ничего не брали! Я к Хохленку, а он такой сволочью оказался! Вот теперь пришла вам заявление писать – поможете или нет? Если уж «вор в законе» не помог, то, может, хоть милиция поможет?
Пришлось работать, задерживать тех «гостей», выяснять. Выяснили – сдали они цыганам это золото. Беру одного из задержанных – того, кто сдавал, сажаю в машину милицейскую, заявительницу с собой беру. Едем к цыганам. Там был такой, ныне покойный, цыган Джан, тоже судимый. Приезжаем в цыганский поселок.
– Джан, отдай золото!
– Я не брал, мне никто ничего не приносил!
– Понимаешь, вот сейчас обыск будем делать, там еще много чего неприятного найдем у тебя!
– Я ничего не знаю!
– Вот этот товарищ нам сказал.
– А он врет!
Вытаскиваю собачника из машины:
– Скажи!
– Джан, отдай золото!
– Эй, слюшай, я на тебя Хохленку скажу! Какой ты авторитет – семь раз сидел, а падлой оказался!
– Ты не кричи, – говорю я. – Ты золото неси! Кстати, Хохленок тоже в курсе этого золота. Так что на пушку не бери! Она же к нему подходила.
– Да?
– Да!
– Ты не врешь?
– Ты спроси у Хохленка!
– Эх, сейчас! – приносит золото:
– Смотри, которое твое – бери!
Она выбирает. Тут появляется барон, цыганское радио сработало. Смотрит на все происходящее.
– Ну что, Джан, мне теперь надо с тебя протокол допроса снять: кто тебе чего принес, когда, как?
– Э, слюшай, зачем?
– Положено по закону!
Пишу, что он мне говорил.
– Слушай – зачитываю!
Барон сидит, слушает.
– Правильно?
– Правильно.
– Ну, теперь подпись свою ставь: «С моих слов записано верно, мною прочитано» – и подпись.
– Слюшай, какая подпись? Я не буду ставить подпись!
– Ну, так надо, распишись. Положено по закону.
Смотрю: расписывается!
– Слюшай, я на суд ни на какой не пойду!
Барон его по плечу похлопывает:
– Слюшай, Джан, ну какой суд, какой суд, у тебя будет цыганский болезнь, ты никуда не пойдешь!
А мне больше ничего и не надо: я золото взял, протокол допроса есть, что, кто как принес. Ну, вот я к человеку отнесся по-человечески, значит, она соответственно помнит добро. И она мне стала помогать. С ее помощью сколько раскрыли!
Еще романтик, но… тюремный!
Любой преступник – он сидит, у него все это накипело. Он прекрасно знает, что будут любыми путями будут пытаться получить у него эту информацию. И если он начал говорить – его уже тяжело остановить.
С чем я не сталкивался – никто из них при раскрытии преступлений на себя лишний кусок пирога не возьмет. Я лег, кончиком одеяла прикрылся, а они все на себя утащили. И они когда это рассказывают, они пытаются друг друга потопить. Я помню, как они выходят перед молодыми. Там один освободился, Витя Мельник, весь изрисованный, весь в наколках, даже на глазах. Он развалился, рассказывает, молодежь перед ним на цыпочках ходит. «Тюрьма мне дом родной, как хорошо мне тут живется!»
Ну давай, давай, заливай! Ребята, вы не верьте тому, что он тут рассказывает! Тюрьма – дом родной для вас? Это он сочиняет «романтику»! Только что-то никто из них не хочет в родной дом возвращаться?
Через некоторое время случается кража. Потерпевшая говорит: я видела, мужик крутился, весь в наколках, даже на веках! Беру Витю – романтика, привожу, со следователем сажаем его на стул среди других похожих мужчин.
– Вить, сейчас зайдет человек – опознает тебя, в родной дом вернешься!
Сидит, по нему пот течет. Аж трясется!
– Вить, ты разве в родной дом возвращаться не хочешь?
– Да мне и здесь неплохо! – а сам, бедный, со страху заикается.
Женщина заходит, посмотрела: здесь его нет!
Он чуть не упал! Сполз со стула, дышит тяжело.
– Витя, твое счастье! Как же так? В родной дом не захотел вернуться? У кого еще на глазах наколки?
– Птица, это птица! – кричит. – Это не я!
«Птицу» берем, опознаем, точно он. Мог бы ведь Мельник сказать, что я – вор! Просто женщина не узнала. Но у Вити чуть Кондратий не случился! Вот бы еще молодых озорников привести и показать им – такую «романтику»!
