Генри знал, что она не притворяется. Фиону и дедушку Леона всегда связывали теплые отношения.
– Я прекрасно тебя понимаю. Мне тоже больно на него смотреть, когда он путает элементарные вещи. Страшно подумать, что будет дальше.
Теснее прижавшись к Генри, Фиона обхватила его руками. Он вытащил из ее волос плетеную тесьму и запустил в них пальцы. Боже, как же ему не хватало ее близости!
– Ты действительно готова расстаться с нашей семьей? – спросил он. – С дедушкой Леоном, с Аделаидой, с моими братьями… со всеми остальными?
– Возможно, они продолжат меня любить после моего ухода, – прошептала она после долгой паузы.
– Конечно, продолжат.
«Разве ее можно разлюбить?»
– Но я понимаю, что все, включая тебя самого, будут испытывать чувство неловкости, когда ты найдешь себе другую женщину.
Ее слова подействовали на него как удар под дых.
– Ты уже представляешь меня с кем-то еще? Это жестоко.
Со дня их знакомства Генри не смотрел на других женщин. Он был так увлечен Фионой, что не замечал больше никого.
– Полагаю, сразу, как только всем станет известно о нашем расставании, к тебе примчится толпа женщин.
Лицо Фионы было так близко, что ее дыхание щекотало его губы.
– Возможно, но я хочу только тебя.
Приподняв ее подбородок, он накрыл ее губы своими, и знакомый вкус тут же пробудил в нем сильное желание.
Обвив руками его шею, Фиона ответила на поцелуй. Ее пальцы сначала зарылись в волосы у него на затылке, затем спустились ниже, и ногти вонзились в его плечи. Его руки заскользили вниз по ее спине. Ее ягодицы по-прежнему были прижаты к его паху, и его восставшая плоть с каждой секундой пульсировала все сильнее. Зная, как ей это нравится, Генри обвел кончиком языка ее ухо и слегка прикусил мочку. Она запрокинула голову, и с ее приоткрытых губ сорвался стон наслаждения. Приободренный, Генри покрыл поцелуями ее шею и начал задирать сбоку подол ее платья.
Внезапно Фиона отстранилась, слезла с его коленей и дрожащими руками поправила подол.
Какого черта?
Генри пытался понять, что произошло, но боль от неудовлетворенного желания была так сильна, что его разум затуманился.
Фиона смущенно смотрела на него.
– Тебе нужно уйти. – Прежде чем он успел возразить, она быстро подошла к двери и широко распахнула ее. – Уходи. Увидимся утром, – произнесла она тоном не терпящим возражений, и ему не осталось ничего другого, кроме как удалиться.
Фиона вошла в родительский дом через заднюю дверь, пересекла кухню и оказалась в гостиной. Ее отец, импозантный мужчина с проседью в темно-каштановых волосах, сидел в мягком кресле в углу комнаты.
Она почувствовала, что что-то случилось. Раскрытая газета «Нью-Орлеанс таймс» похрустывала в его дрожащих руках. Когда их взгляды встретились поверх газетных страниц, плохое предчувствие усилилось.
– Папа? – Звук собственного голоса почему-то не сорвался с ее губ, а донесся издалека. Это был голос девочки-подростка.
Отец покачал головой. Его губы были плотно сжаты, словно ему не хватало духа сказать ей что-то ужасное. Ее охватила паника. Она должна найти свою мать.
Резко повернувшись, она выскочила из гостиной и принялась бегать по коридорам трехэтажного особняка, распахивая двери одну за другой. Тени, похожие на женские силуэты, подманивали ее к себе и растворялись в воздухе при ее приближении.
Оказавшись перед последней дверью, Фиона решила, что непременно найдет за ней свою мать, тонкую, как тростинка, женщину, которая уделяла так много времени своей общественной деятельности, что ей было некогда заниматься дочерью, и Фионе приходилось пять дней в неделю жить в школе-интернате. Даже в выходные, которые Фиона проводила дома, мать уделяла ей недостаточно времени, поэтому у нее было мало воспоминаний, связанных с матерью.
Фиона распахнула дверь, ведущую в сад, где ее мать часто устраивала приемы. Бронзовая ручка выскользнула из ее пальцев, и массивная дверь с таким грохотом ударилась о стену, что Фиона вздрогнула от испуга.
На улице в воздухе летали шелестящие лепестки азалий, гортензий и магнолий. Их было так много, и они двигались так быстро, что образовывали воронку вихря, сквозь которую ничего не было видно.
Подумав, что ее мать находится в другом конце сада, Фиона бросилась внутрь вихря.
Лепестки, подобно лезвиям, вонзались ей в кожу, оставляя порезы. Чем глубже она проникала в воронку, тем больше убеждалась в том, что не найдет свою мать. Что ее унес вихрь боли и ужаса и она больше никогда ее не увидит.
Похрустывание газет, стук дверей, шелест лепестков – все это слилось воедино, а затем утонуло в пронзительном крике отчаяния.
По щекам Фионы текли ручейки воды. Она не знала, слезы это или дождь, но это не имело значения, поскольку вода не могла смыть боль потерь.
Внезапно вихрь куда-то исчез, и перед Фионой вырос особняк Рейно. Она увидела дедушку Леона. Он сидел в кресле на застекленном балконе и провожал грустным взглядом проплывающие по небу серые облака, словно они навсегда уносили с собой воспоминания о людях, которые были ему дороги. Наблюдая за тем, как их поглощает нависший над горизонтом мрак, Фиона думала обо всех своих потерях, о своих нерожденных детях, о своем рушащемся браке. Ее переполняло чувство безнадежности.
Внезапно тьма начала сгущаться вокруг нее, опутывая ее своими страшными щупальцами…
Проснувшись в холодном поту посреди огромной кровати, Фиона резко подняла корпус и учащенно задышала. Приснившийся ей кошмар был таким реальным, что понадобилось время, чтобы убедиться, что это был всего лишь сон. Что она находится в их с Генри доме в Новом Орлеане.
Сделав глубокий вдох, она подумала о том, что ей нужно позвонить отцу. Их отношения нельзя было назвать близкими, и она давно с ним не разговаривала, но после приснившегося кошмара ей захотелось услышать его голос. Смерть жены стала для него глубоким потрясением, от которого он до сих пор не оправился.
Фиона понимала, что страшный сон был результатом нервного напряжения, которое нарастало с каждым днем. Она должна уйти от Генри, и чем скорее, тем лучше. Она больше не может и не хочет притворяться счастливой, понимая, что муж остается с ней только из жалости, но причина ее решения была не только в этом. Она должна защитить Генри. Если ей суждено разделить горькую участь своих родственниц, Генри не должен мучиться, наблюдая за тем, как она угасает. Хотя в последнее время они отдалились друг от друга, она все еще его любит.
Утренняя пробежка всегда помогала Генри прояснить мысли. После того что произошло ночью между ним и Фионой, ему это было как никогда необходимо. Переодевшись, он еще до рассвета сел в машину и поехал на тренировочный стадион своей команды. Там он пробежал столько кругов, что сбился со счета. Физическая нагрузка наполнила его энергией и чем-то напоминающим надежду. Именно по этой причине он так быстро мчался домой.
