Возможно, он звонил кому-то, чей номер записан в планшете, последнему, кого он не потерял из виду из прежних знакомых, и кто пока еще жив. Был человек, которого вы знали в лучшие времена, когда были в силе, когда в полной мере были наделены красотой, энергией и обаянием молодости. Какой-нибудь молодой, романтичный юрист из Ужгорода. Он не оставил вас и в бедности, все так же восхищается вами, вашим талантом, единственный, кто еще любит вас и верит в вас. Неудачник, как и вы. Старый верный пес. На которого всегда можно выместить накопившиеся недовольство, разочарование и досаду. Кто это – мужчина или женщина? – кто там на другом конце провода? Никакого провода между телефонами уже нет, трубки тоже нет, а мы продолжаем так говорить.
Он распалялся все больше и больше, потом внезапно успокоился и закончил разговор. Встал и ушел с остановки. Скользнул по мне равнодушным взглядом – таким же, как в метро – и ушел. Если это он, почему не узнал меня? Выбросил из памяти, или, может быть, я так изменился за те пять с половиной лет, что мы не виделись? Я вошел под крышу остановки. Вынул телефон. Набрал наугад какой-то номер, дожидаясь, пока клетчатое пальто отойдет немного подальше. Гудка не было. Тишина. Я никак не мог решиться повесить трубку.
Он вошел в кафе рядом с магазином интимных товаров. Я колебался, входить или не входить? Да нет, он все равно меня не заметит. Кто мы такие? Мужчина неопределенного возраста в выцветшем клетчатом пальто и пожилой мужчина, затерявшиеся в толпе пассажиров метро. Никто не сумел бы выделить нас из толпы. Походки похожи. Да нет, были похожи. Сейчас я уже не тот и хожу иначе – согнувшись, немного мешком, не так упруго, как раньше, как обычно, как всю жизнь ходил. Да и он ходит не очень. Все равно походки похожи. А, когда мы вышли на улицу, оказались неотличимы от тысяч и тысяч людей, которые вечерами привычно возвращались домой в отдаленные районы большого города.
Он сидел за столиком в глубине. Надо бы запомнить название кафе «Сидр Сомерсби» и адрес – Армянская 28. В метро на обратном пути я твердил про себя название и адрес. Повторял, чтобы записать, как только вернусь в отель. Сидр, в этом заведении дают сидр.
Здесь в Киеве, в молодой самостийной республике, люди просто так не умирают. Их регистрируют как умерших, а они продолжают жить новой тайной жизнью после так называемой смерти. Пьют по вечерам напитки в Сидре Сомерсби. Завсегдатаи в конце концов привыкли к этому мужчине в клетчатом пальто. Никто не задает ему вопросов.
Интересно, что он пьет – текилу, траппу? У меня дома он пил водку. Пил немного, потому что очень быстро пьянел.
Длинный, худой, белобрысый официант с бледной кожей низа спины, время от времени бесстыдно оголявшейся между его короткой курточкой и блеклыми джинсами, принес моему визави солодовый полугар.
Я сел за другой столик, открыл на телефоне поисковик и прочел: «Солодовый Полугар – 38.5 %, вершина русского классического дистилляторского искусства, имеет насыщенную сливочную текстуру, несравненный мягкий и сложносочиненный вкус свежеиспеченного ржаного хлеба и длительное, согревающее и плавно завершающееся послевкусие». Заказал Полугар Солодовый – громко, чтобы он мог услышать, может, это будет знаком к сближению? Он будто ничего не слышал. Взгляд – одновременно жесткий и задумчивый. Голова набок, руки скрещены на столе. На фото – та же поза. Только кольцо-печатка и неделька. Да, вот еще, вспомнил. Тяжелый браслет-цепочка с крупными звеньями на одном из запястий.
Я мог бы начать с того, что у меня есть его фотография, мне кажется, что это его фотография, ее сделал Артур, чемпион мира по армрестлингу. И что Артур сказал мне, что это фотография его друга и его зовут Алеша. Да, предположим, я это сумею сказать, что дальше? Он, к примеру, удивится, скажет, что не понимает, о чем речь. Или наоборот, слова хлынут рекой, сумбурно и беспорядочно. Он скажет, что давно ни с кем не говорил. И рад нашей беседе. Но не знает, кто я и о чем говорю. Станет лгать, запутывать следы. Он всегда это делал и делал искусно. А сейчас ему совсем не надо, чтобы обман раскрылся. Это же скандал. Это преступление и опять тюрьма. Цена вопроса. Может быть и жизнь. Кому и что он обещал за то, что станет «живым трупом», чьи преступления были списаны его ложной смертью? Это не шутки. И ему совсем не нужен свидетель – отец того прежнего, уже совсем мертвого Алеши. Будет лгать. У него всегда это хорошо получалось. Он расспросит меня. Посочувствует моему горю. Расскажет о себе. Изложит давно и хорошо обкатанную легенду. Расскажет ее очень искренне. Он всегда говорил искренне. И всегда верил в свой обман. Артист. Настоящий артист полностью сливается со своим образом.
Тощий официант принес ему второй полугар. Было много народу и очень шумно. Мы не смогли бы говорить – даже себя не услышишь в таком шуме. Так же, как в переполненном вагоне метро или в зале ожидания на вокзале. Похоже, для него поезда уже не будет. Он оттягивал момент возвращения домой. Видно, жил недалеко.
Мне не хотелось с ним говорить. Он не вызывал у меня никаких чувств. В последние годы известной мне жизни Алексея между нами не было близости. Сейчас, когда я знаю, ну не знаю – почти уверен, что он воскрес, это не прибавило ничего нового к его образу. Единственное, что меня интересовало, – где он осел через четыре с небольшим года после своей гибели на Новый Год в славно-престольном Киеве.
Мы вышли на маленькую улочку рядом с какими-то развалинами. Низкие деревянные домишки с треугольной крышей, жалкие садики со старыми неухоженными яблонями. Отдельные ветви цвели, старые ветви – мертвые, местами поломанные – все еще топорщились, уродливые памятники ушедшей жизни. Ряды бетонных гаражей. Металлические сборные гаражи, какие-то мастерские. Улица Народне ополчения. Среди всего этого низкорослого хаоса высилось огромное многоэтажное здание с двумя глухими брандмауэрами. От кого спасали эти глухие стены? От пожара соседних зданий, которых не было? Возможно, здесь до войны была сплошная застройка, и это здание – единственное сохранившееся после бомбежек.
Шел на несколько метров позади клетчатого пальто. Я подумал: даже если пойду рядом, он меня не заметит. Сколько мы шли – ни разу не обернулся. Видимо, он действительно не обратил на меня внимания. И, конечно, не узнал. Он был далеко отсюда.
Оказалось, что, если обойти здание, позади открывается чистое поле. Конец города. Пустота и чуть светившееся еще вечернее небо. Пустырь, а дальше широкий луг. Где-то вдалеке, у горизонта, темнел лес. Что там, в этом лесу могло расти? Дуб, бук, граб, может быть, ясень? Край города. Это я узнал позже. В темноте улицы, видимо, мало чем отличаются от улиц других окраин города. Не только Киева – Москвы, Петербурга, Пскова.
Он двигался совсем медленно, еле волочил ноги. Глубоко задумался. Или просто очень устал.
На первом этаже здания – продуктовый магазин, который, видимо, уже закрывался. Свет был только около кассы. Я видел через окно, что он взял в колбасном отделе две вакуумные упаковки, потом в другом отделе – маленькую бутылку, водка, скорее всего – водка, и баночку, наверное, какой-то тоник. Он не брал корзину для покупок, нес это все к кассе, прижав к себе. У самой кассы у него все посыпалось из рук, выпавшую было бутылку он успел подхватить и удержать. Девушка – кассир выскочила из-за кассы, кинулась ему помочь. Я видел, как они что-то говорили друг другу, улыбались. Интересно, как она его называла? Она называла его Алешей? Он рассчитался, положил бутылку водки в карман пальто и вышел, прижимая к себе пакеты и банку безалкогольного, я решил, что это безалкогольное, прижимая все это к груди, словно маленького ребенка. Как это не похоже на моего Алешу. Он всегда чувствовал себя центровым парнем. Если это, конечно, он. Да, жизнь его пообломала.
