— Да она, кажется, одержимая! — шепнула одна из придворных дам, и на нее зашикали.
— Это моя вина, — продолжала Элиза, и голос ее набирал силу. Я словно воочию увидала зарождающийся ураган: покамест это всего лишь слабый ветерок, но только дай ему время, и он сделается настолько силен, что сможет уволочь с собою целый флот и разметать его на много дней пути! — Это я не подумала о том, на что обрекаю вас, братья мои. Я полагала, что спасаю вас, но, приняв это спасение из моих рук, вы были обречены на вечные муки. Троих уже нет. Это я убила их.
— Да о чем ты? — окликнул Вернер. — Клаус схватил горячку, Мартин поранился на охоте, и в рану попала зараза, а Михаэль…
— Тоже простыл, — кивнул Дитрих. — Говори дальше, Элиза. Сдается мне, тебе уже давно нужно было сделать это.
— Она сказала мне — так я сумею вернуть братьям человеческий облик, — продолжила она и вдруг сдернула покрывало с головы, так что придворные шахди ахнули от этакого непотребства. Я тоже бы ахнула, если бы могла: теперь я ясно видела, что когда-то, наверно, Элиза была белокурой, а теперь волосы ее стали белее снега! — Но я должна буду заплатить за это полной мерой. Я сделала все, как было велено, но что-то пошло не так, и я продолжаю платить и платить каждый день, каждый час этой проклятой жизни, и я не могу больше этого терпеть!
— О чем она? — прошептала Селеста и схватила меня за руку. Кажется, ей сделалось не по себе.
— Смотрите… — продолжала Элиза негромко, но так, что слова ее слышны были, наверно, на макушках мачт за шумом волн и криками чаек. — Смотрите же, какой ценой я спасла братьев…
Она неверными движениями принялась снимать перчатки, закрывавшие ее руки до самых плеч: перламутровые пуговки сыпались на палубу, а я никак не могла понять, почему Элиза всё никак не может стянуть эти перчатки с рук.
А потом я поняла и не смогла сдержать потрясенного вздоха, как и Селеста, и другие дамы, и все братья Элизы.
Руки ее под перчатками были обвиты плотными бинтами, и когда Элиза распутала их, когда витки материи упали ей под ноги, все мы увидели, что они скрывали. И теперь ясно стало, почему она больше не шьет и не вяжет: пальцы ее, ладони, локти, да что там — все руки до самых плеч были покрыты струпьями, глубокими воспаленными язвами, сочащимися гноем и сукровицей. Мне показалось даже, что кое-где мелькнула белая кость, но то было, наверно, лишь игрой воображения.
— Неужели… неужели у них под рубахами то же самое? — в ужасе спросила Селеста, озвучив мои мысли. — Это все крапива виновата?
— Кладбищенская крапива, — эхом отозвалась Элиза и протянула жуткие руки к братьям. — Она продолжает жечь, потому что дело не было завершено. Я не успела закончить работу, а прерванное колдовство причиняет страшные муки и тем, кто творил его, и невинным. Ведь так, братья мои?
Они переглянулись, потом Андреас нехотя кивнул.
— Нужно закончить это, — сказала она. — Сегодня, до захода солнца. Именно в этот день… Другого шанса не будет, о братья! Я…
— Моя жена дорого заплатила за то, чтобы исправить мою ошибку, — негромко произнес шахди. — Это я не догадался расспросить ее как следует и понять, в чем дело. Это я позволил отправить ее на казнь, не дав завершить работу. Моя вина — моя расплата, и мы отдали жизнь первенца за то, чтобы колдунья позволила закончить начатое.
— Ничего себе… — прошептала Селеста. — Они отдали! Будто он носил этого ребенка! Вот почему у Элизы нет детей, а мы-то гадали…
Я поднесла палец к губам.
— Нужно закончить… — повторила Элиза. — Другого шанса не будет. Прошу вас, возьмитесь за руки, иначе ничего не выйдет!
Братья переглянулись, а потом Андреас протянул руку Вернеру. Тот сжал ладонь близнеца, а Кристиан поймал руку Дитриха. Мой муж оказался последним в ряду.
«Всегда последний, — улыбнулся он, покосившись на меня, — самый младший. Вот увидишь, мне и в этот раз не повезет!»
«Не говори ерунды, — ответила я взглядом. — Не знаю, что случится сейчас, но лучше бы тебе быть наготове».
— Эрвин, — произнесла Элиза, подойдя к нему вплотную. — Это все из-за тебя. То есть, конечно, из-за меня, я не успела доделать твою рубашку. Нужно снять ее, чтобы я смогла закончить рукоделие, ну же!..
Я не успела толком понять, что происходит, просто Элиза приложила руку к груди моего мужа, оставив грязное пятно напротив сердца, а потом…
Потом плащ и рубашка — сперва обычная, потом и крапивная — упали на чисто выскобленную палубу.
Развернулись огромные белоснежные крылья — одна пара, а за ней другая, третья…
Восемь лебедей взмыли над кораблем с горестным криком — «гонг-го! гонг-го!» — и закружились над мачтами.
— Герхард! Герхард! — Селеста кинулась к борту и чуть не свалилась в воду, я едва успела схватить ее за руку. — Вернитесь! Герхард! Эрвин!.. Что наделала эта ведьма?!
Элиза молча смотрела на свои руки — язвы на них зарастали с удивительной быстротой, кожа становилась нежной и розовой, как у младенца.
— Это было колдовство, — произнес ее супруг. — Злое колдовство. Ведьма посулила моей жене избавление для ее братьев, но она жестоко пошутила. Вернуть им человеческий облик навсегда невозможно. Они могли оставаться людьми лишь ценой страданий — собственных и сестриных. Трое уже не выдержали мук. И лучше им доживать век вольными птицами, чем терпеть подобное…
— Говори за себя! — воскликнула Селеста. — Верни наших мужей!
— Это невозможно, — произнес Оллеман и улыбнулся. — Мне нет дела до ваших мужей. Я вижу лишь, что моя жена излечилась. Верно, Элиза?
Она кивнула, неверяще глядя на свои руки, а потом вдруг подняла голову.
— А я ведь помню ту колдунью, что надоумила меня плести крапивные рубашки, — произнесла она нараспев. В ее голубых глазах отразилось закатное солнце, и мне показалось, будто они налились кровью. — Она пришла по воде, как раз на закате. Это ведь была ты, не правда ли? Или ты?
Я взглянула на Селесту, а та в недоумении уставилась на меня. Как нарочно, солнце подсвечивало нас обеих со спины. Вот только у Селесты волосы вспыхнули червонным золотом, а у меня — медью, переливчатым алым пламенем.
— Ведьма должна гореть, — сказала Элиза и улыбнулась. — Ведьма, сгубившая моих братьев и моего нерожденного сына, обязана умереть… Прикажи схватить колдуний, о муж мой!
Времени на раздумья не оставалось. Я не понимала, что происходит, но знала одно: если мы останемся на борту «Лебедя», нам не жить. Может быть, Селесту выручит ее отец, но ко мне на помощь уж точно никто не придет, просто не успеет! Да и что сделают русалки на суше?
Я ошибалась: когда к нам подступили матросы шахди, лебеди кинулись вниз. И, право, Эрвин не преувеличил: лебедь не такая уж слабая птица!
А мне оставалось лишь одно: я толкнула Селесту через борт, благо он был низким, и сама нырнула следом. Слышались крики, вроде бы собирались спускать шлюпку, но я потащила Селесту вглубь, одной рукой ухватив ее за шею, чтобы не трепыхалась, а другой зажав ей рот и нос, не то она непременно наглоталась бы воды.
