А я бежала, не чувствуя под собою ног, потому что Эрвин говорил — маяк всегда был его путеводной звездой, он не давал ему сбиться с пути, на его свет он летел много лет, а теперь…
Огонь на маяке угас.
Хотя… Я присмотрелась: где-то чуть поодаль, в скалах, тлел огонек. Не такой яркий, как у маяка, но вдруг птицы этого не различают, а просто летят на свет? Летят… чтобы разбиться об эти утесы!
«Я не добегу до скал, — поняла я. — Туда и верхом не успеть до заката, а в темноте переломать ноги легче легкого. И на маяк я не заберусь, он слишком далеко…»
Море. Море было ближе всего, и я бросилась туда, где лежала на песке лодка старой Берты, вытолкнула ее на воду и принялась грести что было сил.
Раздался перещелк — это появились дельфины, и я смогла ненадолго оставить весла, чтобы зажечь фонарь: они влекли лодку прочь от берега.
Солнечный диск коснулся краем волн.
— Я здесь, я жду тебя! — шептала я, подняв фонарь над головой. — Правь сюда, Эрвин, на мой огонь, не на чужой…
«Гонг-го!» — раздалось где-то в высоте, и я до боли напрягла глаза, но не сумела рассмотреть лебедей, если даже они и пролетали надо мною.
Солнце погрузилось в море наполовину.
Лодка качалась на волнах и понемногу двигалась в открытое море, предоставленная сама себе. Дельфины уплыли куда-то, а я не хотела звать их назад.
Я укрепила фонарь на носу лодки. В темноте было бы лучше видно, куда править, но я и так различала берег. Там мерцали тусклые огоньки в домах рыбаков, выше светились окна в усадьбе, вот только не было путеводной звезды маяка, самой яркой на этом берегу… Что же стряслось со старым Юргеном? Дело ли это рук фей или нет?
Солнце скрылось за горизонтом, и я взялась за весла, но…
Раздался всплеск, и я развернулась на звук всем телом. Волны все так же раскачивали лодку, и мне показалось, будто в них мелькнуло что-то темное. Не дельфин, не акула, нет…
Я нырнула, забыв, что не умею дышать под водой. Ну да на пару минут задержать дыхание может и человек, что уж говорить обо мне!
Тело показалось мне тяжелым, таким тяжелым, какими бывают только мертвые, и холод пробрал меня до самых костей. А еще — я не различала лица, видела только волосы — черные, длинные, как водоросли…
Не без труда я перевалила его через борт лодки и сама забралась следом. Человек дышал, пусть и слабо, и я поближе поднесла фонарь, чтобы рассмотреть его лицо.
Он открыл глаза, и в них отразилось пламя, а когда я отвела фонарь в сторону — звездное небо…
— Марлин? — шепотом произнес Эрвин. — Я что, умер?
Не могу сказать толком, что было дальше.
Кажется, я едва не переломала ему ребра, когда кинулась обнимать — русалки в самом деле намного сильнее людей.
Еще помню, как целовала его соленые и растрескавшиеся от морской воды губы, а он хватался за меня, как за спасательный круг, и как лодка старой Берты не развалилась, я ума не приложу!
— Марлин… — выговорил наконец Эрвин. — Я потерял маяк, представляешь? Я привык лететь на него, а…
— Он погас, — шепнула я, и он вздрогнул. — Я догадываюсь, кто его погасил. Та, что слышала, как я зову тебя, сделала все, чтобы ты потерялся во мраке…
— Твой голос… — произнес он, даже не удивившись тому, что я обрела дар речи. — Твой голос — он звал меня, и я летел на него… Марлин! Я не помню, что со мной было, право, не помню… Я падал в какой-то бездонный колодец, у меня были крылья, но взлететь я не мог, воздух меня не держал. — Эрвин судорожно вздохнул, а я нашарила под скамьей фляжку с пойлом из водорослей и дала ему глотнуть. — Ух, ну и отрава!
— А что было потом? — спросила я.
— Я же сказал, я услышал твой зов и рванулся что было сил… — Эрвин вдруг осекся, потом сказал: — Я ведь никогда не слышал твоего голоса, но был уверен, что это именно ты зовешь меня. Никто иной не сделал бы этого… Я летел против ветра… нет, нет! Это был не ветер, просто воздух вдруг словно загустел, и я увязал в нем, как муха в меду. Силы были на исходе, и я понял, что уже никогда тебя не увижу…
Я еще крепче прижала его к себе, живого, мокрого… и без крыла! Сейчас Эрвин обнимал меня обеими — человеческими! — руками.
— А потом я почему-то вспомнил про маяк, — добавил он. — Наш старый маяк, я так люблю его… И тогда впереди что-то забрезжило, я снова услышал твой голос и рванулся к тебе, к свету…
Эрвин замолчал.
— Я заблудился, — сказал он, наконец. — Я летел к маяку, но в то же время видел, что он мертв. Потом я бросился на другой огонек, но там были скалы. Я думал, тут, в море, тоже ловушка, но мне уже нечего было терять, я просто летел на твой зов…
— Ты дома, — шепнула я, а волны понесли наше суденышко к берегу. — Ты прилетел домой, и теперь тебе нечего бояться.
— Разве что рассвета, — усмехнулся Эрвин и вздрогнул, когда лодка мягко выползла на песок. — Потом я снова потеряю память и улечу… не знаю куда. Это не как в тот раз, Марлин, я в самом деле все забыл! Вспомнил только, что я должен быть здесь, что меня ждут, когда услышал тебя…
— Никуда ты не улетишь, — сказала я. — Это твоя земля, и у нее теперь есть надежные стражи!
— О чем ты?
— Расскажу, когда будем дома, — ответила я и молчала до тех пор, пока не втащила Эрвина в его же покои, не раздела и не уложила в постель.
Уж не до ванны было, пришлось обойтись влажной тканью, чтобы стереть морскую соль с его кожи — чистой светлой кожи без следа ожогов, без проклятой крапивной рубахи… Загорелое лицо по контрасту казалось особенно темным. Анна была права, если б не этот загар, любая знатная девица позавидовала бы Эрвину: Селеста рассказывала, сколько притираний они изводят, чтобы добиться такой белизны кожи!
Наверно, меня все еще искали — я ведь убежала так быстро… Должно быть, только Берта не беспокоилась обо мне. Не удивлюсь, если ее лодка доложила хозяйке, где я была и что делала, да не просто так, а на расстоянии.
Так или иначе, у меня не было ни сил, ни желания идти и показываться всем домочадцам, а уж тем более — объявлять во всеуслышание о том, что Эрвин вернулся.
— Я в самом деле дома, чудо-то какое… — прошептал Эрвин, глядя в расписной потолок: в его спальне на нем переплетались, смыкались шатром древесные ветви, а сквозь них светило и солнце, и звезды, нужно было только выбрать правильный угол зрения, чтобы увидеть полдень или полночь. — Марлин… Марлин! Да погоди же ты, перестань меня целовать! Я ведь исчезну с рассветом…
— Нет, — твердо сказала я. — Я тебя не отпущу. Даже если снова станешь птицей, не отпущу. Хоть лебедь и силен, а я все равно сильнее — ухвачу покрепче, и никуда ты от меня не денешься!
— Скажи еще что-нибудь, — попросил он и улыбнулся. — До чего у тебя красивый голос! Я всегда думал, что он должен быть именно таким.
