Всё шло хорошо, мы почти добрались до земли, но в последний момент он всё-таки сорвался и упал навзничь. Вообще-то высота была небольшая, и я надеялась, что всё обойдётся. Ан нет! Ингве подвернул ногу. До дома он кое-как доковылял, опираясь на моё плечо.
— Жаль, что так вышло, — сказала я.
— Да ладно, — буркнул он миролюбиво.
— Где это вы были? — спросила мама, глядя на голые расцарапанные ноги Ингве и заляпанный грязью пиджак.
— По деревьям лазили, — ухмыльнулся он.
— Вот дуралеи! — ахнула мама, закатив глаза.
А потом мы ели борщ со сметаной и тёплым хлебом. Настроение у мамы было прекрасное, как всегда, когда она заканчивала рисунки. Мы смеялись. Ступня Ингве сильно распухла и стала похожа на свёклу, но в остальном он выглядел непривычно нормальным.
— Пожалуй, надо показать твою ногу врачу, — сказала мама после кофе.
Глава десятая,
в которой дедушка навещает обветшалый дом, в последний раз играет на виолончели и чайки кричат от радости и горя
Дождь лил не переставая. Всю ночь тарабанил по крыше. И весь следующий день, субботу, тоже. Натянув на голошу одеяло, я лежала на уродливой кровати красного дерева и наслаждалась стуком капель в оконное стекло, шумом ветра в кронах деревьев, ненастьем и холодом. Мама пекла хлеб, и по дому распространялся аромат аниса и фенхеля. Ингве сидел, вытянув загипсованную ногу, заполнял страховую квитанцию и радостно насвистывал, слушая прогноз погоды, предрекавший затяжные дожди, ветер и похолодание. Дедушка устроился в кухне за компанию со всеми, листал пахнувшие пылью и жиром поваренные книги и под бой часов пощёлкивал себя по носу. Ничего не происходило, и это было замечательно. Демоны, видимо, взяли отгул. Им ведь тоже требуется отдых.
Телефонный звонок Катти нарушил покой. Она щебетала в трубку, пригласила меня в понедельник на вечеринку и поинтересовалась, не хочу ли я пойти с ней в кино. Я ответила «да» про вечеринку и «нет» про кино. Судя по голосу, она надулась и заявила, что раз так — позовёт Исака. Я живо представила себе, как она водит своим остреньким языком по его взъерошенным волосам. Плевать
Я спустилась в кухню залечить резь в желудке баночкой «Севен-ап» и чёрствыми рогаликами с сыром. Дедушка отложил в сторону бесчисленные кулинарные записи и неотрывно смотрел на бушующую за окном непогоду.
— Завтра, дорогие мои, будет погожий солнечный день, — сказал он певучим голосом. — И мы поедем за город.
«Хо-хо», — отозвался дождь, плеснув нам в окно.
Кто-то тихонько погладил меня по щеке. Я увидела веснушчатое лицо.
— Вставай скорее, голубушка, — пропел дедушка мне на ухо. — Полюбуйся, как светит солнце! –
Седые усы щекотали мне щёку. Дедушкины глаза сияли ясной синевой — как залив, как море. Я не стала сердиться, что меня разбудили и вырвали из грёз. Дедушка бурлил, словно волны, а занавески колыхались на тёплом ветерке.
— Помоги-ка мне собраться, девочка, — попросил дедушка.
— Конечно.
Я залезла на чердак и принялась рыться в коробках и ящиках, которые мы туда убрали. Мне удалось найти почти всё необходимое: трость с серебряным набалдашником в виде волчьей головы, кремовую фетровую шляпу с мягкими полями, белый льняной летний костюм, рубашку со съёмным воротничком и чудные штиблеты из белой кожи с коричневыми мысками и маленькими дырочками поверху.
Я старалась поменьше шуметь, чтобы не разбудить остальных, пока дедушка в ночной рубашке орудовал утюгом.
Когда со сборами было покончено, я отвела дедушку в подвал, в ванную. Мне было приятно хозяйничать. Я налила горячей воды, и дедушка погрузился в неё с довольной гримасой. Кожа у него белая, сплошь в мелких морщинках. Я осторожно мыла её дегтярным мылом, которое пахло летом и детством.
— Красота! — фыркал дедушка.
Потом я помогла ему одеться. Он торжественно надевал одну вещь за другой. Я словно заново собирала по частям его прежнего: вот он растёт на ковре в гостиной — сияющий, большой, сильный, как медведь.
Мы приготовили завтрак и сложили в корзину всякую снедь: цыплёнка, колбасу, сыр, хлеб, огурцы, бутылки с длинными горлышками и термос. Когда мама с Ингве спустились в кухню, всё уже было готово.
Мама замерла на пороге, не в силах отвести глаз от статного мужчины, который стоял перед ней.
— Папа, — прошептала она, подошла и потрогала его. — Твой летний костюм?
— Ага, настал его черёд, девочка моя, — кивнул дедушка.
— Совсем как раньше, — сказала мама.
— Совсем как раньше, — подтвердил он.
У мамы на глазах блеснули слёзы. Она не удержалась и поцеловала дедушку в гладкую макушку и в розовые бритые щёки.
— Господи, какой же ты шикарный! — усмехнулась она.
— Ну-ну, кончай с этими глупостями, — оборвал её дедушка.
Он улыбнулся, обнажив кривые волчьи зубы, и, словно золотую рыбку, выудил из жилетного кармана часы.
— Не теряйте зря времени — марш завтракать! — приказал он. — Дрожки подадут в любую минуту.
Я чуть не поверила, что мы поедем в конном экипаже, но в конце концов к дому подкатило обыкновенное такси.
Наконец-то тронулись! Вот промелькнул Королевский дворец, похожий на заплесневелый многослойный бутерброд. Вот просверкал окнами Гранд-отель. И весь город с пустыми церквами, зданиями, домами престарелых и диковинными фантазиями из камня и мрамора остался позади.
Мы с мамой и дедушкой разместились на корме парома «Солнечный глаз».
Ингве с нами не поехал. Остался нянчить свою гипсовую ногу. К тому же после долгого сидения в корыте у него начался насморк. Но, похоже, он просто хотел оставить нас одних. Ведь для него эта поездка не была связана с воспоминаниями. Он понимал, что мы отправились в прошлое.
Дедушка устроился в кресле на колёсах, которое мы взяли напрокат в больнице. С одной стороны от него стояла красная «хонда», с другой — ящики с пивом. Вскоре паром вышел на открытую воду. Голубой, спокойный, испещрённый солнечными бликами простор раскинулся до самого неба, где сновали чайки, радуясь ветру и солнцу. В заливах плавали утки и лебеди, чомги и крохали.
Дедушка указывал на большие и маленькие острова, на маяки и называл их, точно так же, как в прежние поездки. Взгляд его парил над пространством, словно зоркая птица.
— Смотрите! — кричал он, указывая тростью то на одно, то на другое. — Смотрите, как красиво!
И мы привычно кивали.
— Ах! Ничего вы не видите! Глупые вы наседки! — ругал нас дедушка. — Да посмотрите же! Ольга, видишь теперь?
Мама улыбалась, наклонялась к нему.
Я спустилась вниз, купила жевательных мармеладок и стала наблюдать, что делают другие пассажиры. Ребята вроде меня не расставались с поблёскивавшими металлом магнитофонами, которые орали благим матом. Взрослые склонялись над промасленными свёртками с бутербродами и заламинированными в пластик картами. Малявки ползали по полу среди банановой кожуры и мусорных урн; из кошачьих корзинок посверкивали в сторону птичьих клеток алчные жёлтые глаза; на носу парома громоздились сумки, рюкзаки, ящики с помидорной рассадой, рулоны толя, лодочные моторы и сумки-холодильники. А я-то надеялась, что мы поплывём в одиночестве!
