— Не сердись, дружок, — прошептал дедушка. — Я уже стар. Тело устало, ему уже невмоготу. Вдобавок, не скрою, мне любопытно, что будет потом. Занудам, поди, всё ясно: вечный сон или вечная жизнь, — но для нас, чудаков, нет определённости. Будь всё ясно и понятно, зачем тогда чудаки? И Бог был бы только один — бог зануд и праведников. Тогда уж лучше вечный покой. Избави меня Боже от вечной жизни зануд!
Я почувствовала, как в темноте дедушка улыбается своей волчьей улыбкой. Он сидел подле меня, пока печаль не утихла и не стала грустью, а грусть не сменилась усталостью. Только когда первые рассветные лучи пробрались в комнату, дедушка, тяжело ступая, поднялся к себе. Наверное, решил, что я уснула.
Я ощупью отыскала стеклянный шар. Давно я в него не заглядывала.
Не знаю, что я ожидала увидеть. Царство небесное для чудаков, где дедушка — главный святой? Шар собрал утренний свет в яркую точку. Я увидела дедушку в саду, в окружении птиц, бабочек, людей.
«А дальше?» нетерпеливо прошептала я и щёлкнула пальцем по прохладному стеклу.
С тонким звоном шар треснул посередине. У меня в руках остались две безжизненные половинки.
Вечернее солнце пробивалось сквозь пушистые клочья облаков.
К шести стали собираться гости. Одни приехали на такси, другие — на автобусе, а у некоторых вид был такой усталый, словно они всю дорогу шли пешком.
Дедушка хлопотал весь день. Разъезжал повсюду в своём кресле, следил за стряпнёй, командовал, как накрывать столы. Он выглядел бодрым и румяным и, слегка фальшивя, напевал что-то себе под нос. Может, попросту старался таким манером отогнать тревогу. А вдруг он ошибся?
Каждого гостя дедушка встречал радостными возгласами и громко чмокал в щёку. Он лежал под цветущей вишней на кровати красного дерева, которую мы вынесли в сад, точнее — возлежал на горе подушек, похожих на летние облака, спустившиеся прямо с неба.
Большинство гостей были мне незнакомы. Многие, видимо, приехали из дома престарелых: улыбчивые дрожащие старички и старушки с палочками, разодетые в чёрные костюмы и блестящие платья. По саду распространялся запах туалетной воды и терпких духов.
Я стояла подле дедушки в цветастом шёлковом платье, которое он подарил мне на Мейе, — том самом, бабушкином.
— Это Симона, моя любимица, — представлял меня дедушка.
— Бедняжка, — прошептала старушка в чёрной соломенной шляпке, обнимая меня хрупкими ручками. Она вся дрожала.
Мама расхаживала в бабушкиной большой шляпе и разливала пунш, который дедушка приготовил в том самом зелёном корыте. Сейчас в нём плавали виноград, ломтики лимона и киви и белые цветочные лепестки.
— Дорогие друзья! — объявил дедушка певучим голосом. — Налегайте на угощение, чувствуйте себя как дома, милые мои чудаки!
Мы расселись за длинным столом. Белая скатерть слегка колыхалась на ветру. Скоро от чопорности не осталось и следа. Её вытеснили пирожки, паштеты, кулебяки, селёдка, пряные цыплячьи окорочка, утиные грудки под малиновым соусом и смыли лимонад, вино и пиво.
Сам дедушка ел немного. Лишь пробовал по чуть-чуть.
Я хотела положить ему побольше, но он покачал головой.
— Сегодня мне хочется просто смотреть, как едят другие, — сказал он. — Я не голоден.
Мне тоже не хотелось есть. Но остальные накладывали себе на тарелки всевозможные разносолы, салаты и фрукты. Голоса звучали всё громче, звонкий смех взлетал к кронам деревьев, а над свалкой балансировало солнце — словно зрелый персик.
— Я вас всех люблю! воскликнул дедушка и поднял бокал.
Медленно опустились сумерки. Заиграл оркестр. Тот самый, который дедушка собрал в доме престарелых. Сегодня он сам не играл, только слушал. Скрипки стрекотали, как сверчки, кларнеты громко мяукали, будто мартовские коты, бухал барабан, гармошка блеяла, словно овечий хор. Дама в чёрной соломенной шляпке играла на арфе, как будто расчёсывала волосы великанше. Под деревьями колыхались танцующие.
Ингве повесил на яблоню нашу хрустальную люстру. Несмотря на загипсованную ногу, влез на дерево и не упал. Люстра сияла в ветвях, рассыпая радужные блики. А на газоне, там, где не танцевали, горели факелы — мы укрепили их над воротцами на площадке для крокета, чтобы было видно, куда бить. Там громко ссорились два старичка: не могли решить, сбил ли один из них колышек или нет.
«Вот как дам тебе по башке, идиот!» — распалился один, взмахнул молотком и угодил в Аксельссона, который как раз заявился пожаловаться на беспорядок и шум. От удара сосед рухнул в свою и без того изрядно потрёпанную живую изгородь. Но мама выудила его оттуда и закружила в танце, а он припал щекой к её груди и в конце концов заулыбался, как убаюканный ребёнок.
Дедушка сидел на кровати, будто улыбчивый Бог среди облаков. Он постукивал пальцами в такт музыке и прихлёбывал чай из стакана, а самовар напевал ему свою песенку.
— Пусть праздник продолжается, — прошептал дедушка.
Он держал в ладонях мои и мамины руки. Луна струила на нас своё сияние. Дедушка закрыл глаза и откинулся на подушки. Мы молчали. Просто стояли, а он держал наши руки, и дыхание его становилось всё слабее, пока не затихло совсем.
Я наклонилась и потёрлась носом о его нос — так мы делали, когда я была совсем малявкой, а он — добрым мудрым Богом. Усы кололись, и мне почудилось, что дедушка улыбается мне.
А жизнь и праздник продолжались в ночи.
