Из дневника Александра Владимировича:
«Медицинский зал вмещает, как мне сказали, более полутора тысяч человек. Зал набит битком. Все кресла заняты. Первая реакция на произнесенные доктором слова – к креслу как будто приклеили. Все части тела придавило центробежными силами – как в детстве на вращающейся карусели. Дышать нечем, сердце замирает. Мысль – нужно быстрее сматываться. Потом тревога отпустила, ощущения исчезли. А со сцены повеяло таким необыкновенным покоем, теплом. Что-то похожее я переживал, когда был студентом, Лена сказала тогда, что любит меня, и я стал совсем тихим и счастливым. Такое же чувство охватило меня и сейчас, почему-то показалось, что у меня все будет хорошо, и никакого дела мне нет до прогнозов и пугалок врачей. Я вдруг понял, что не умру, потому что нахожусь под надежной защитой жизни, и, кажется, стал выздоравливать. Анализы, которые я сдал три дня назад, улучшились. Об этом мне сообщила не совсем еще пожилая врач. И она, и это в мои-то семьдесят, обратилась ко мне «сэр», в ответ я, конечно, назвал ее «мадам».
И еще немного о том, почему мне стало легче жить. Среди страждущих лечиться быстро сложился дружный коллектив. Инициатор такого сплочения – доктор. И сразу же заварилась каша – начался обмен информацией. Что случилось? Чем? Зачем? Для чего? Как? Стало легче. Стало хуже. Ужас! Надо же. Так ей и надо. Я уже могу себе позволить немного секса. А я здоров. У меня месячные появились. А мне ой сколько! И, как поделился со мной кто-то из местных, сюда привозили и абсолютно обездвиженных людей. Уходили они на собственных ногах. Оглохший лет тридцать назад академик снова стал слышать. Говорили, что излечивались, и не однажды, раковые больные. И что нашего целителя приглашали работать в Москву, но он отказался. Пусть приезжают к нам в Питер. Много-много я здесь всего услышал и понял главное – методика доктора действует.
В голову пришла интересная мысль. Я бы сказал, что очень интересная. Как будто в сознании включилась какая-то лампочка – и все осветилось. Ведь нас лечит не доктор, а мы сами – лечим друг друга. Я где-то читал или кто-то рассказывал, что в организме каждого человека есть химические, электрические, механические и другие устройства, многие из них наукой не изучены и не подтверждены. С помощью этих устройств организм без помощи медицины способен противостоять любому заболеванию или уничтожать его. Но с рождения эти структуры у людей почему-то не работают. Поэтому современная медицина и лечит только простуду, прыщи и так и норовит что-нибудь отрезать. Хронические болезни ей неподвластны. Мне вдруг показалось, что взаимный обмен информацией между больными как раз и активирует скрытые устройства самовыздоровления человеческого организма. Обмен происходит на уровне подсознания. Доктор же только квалифицированно настраивает это «вавилонское столпотворение». И еще пришла мысль, что влияя на подсознание можно управлять людьми. Такой вывод сам напрашивается на сеансах, все пациенты массово находятся под влиянием доктора.
Р.S. Если вас смутил несколько приземленный стиль излагаемых мною мыслей, объясню – я, словно в детстве, упрощаюсь до примитивного изложения (хотя тетя Толя – родная сестра мамули Вали, мне всегда делала замечание: «Не упрощайся!»), с возрастом мы спускаемся с вершин и становимся как все. Снова лезть наверх уже не хватает ни моральных, ни физических сил. И еще. Вчера ночью после всех этих психологических сеансов я почувствовал, что в моем сознании запустился и прокручивается какой-то фильм в виде череды событий из прошлого. Я стал оценивать демонстрируемые мне события применительно к себе, анализировал, как бы поступил в том или ином случае. В меня явно с определенной целью стала входить какая-то информация извне».
Из дневника Александра Владимировича
«Ночью приснился сон. И даже не столько сон, сколько кино: смотришь его и все мелькает проходящим мимо поездом с подробностями и переживаниями. Все воспринимается как последовательность реальных событий, представленная в виде какого-то отчета. Задумка, реализация и, наконец, результат.
Из туманной дымки выплывает картинка. Разрушенный город. Совсем рядом стреляют пушки. Почему-то я знаю, что это пушки, и они должны стрелять в тех, кто обороняется. А обороняются они не очень умело. Почти мальчишки. Они стреляют и к себе не подпускают. К себе – это парк, а в парке зверинец. Сейчас его нет. Клетки есть, а зверей нет. Мальчишки защищают зверей, которых нет, и не отступают от клеток даже тогда, когда падают. Наверное, мальчишек убивают. И тогда их позы какие-то истовые, как у боярыни Морозовой с картины Сурикова. Все это продолжается в течение дня. Чувствуется, что нападающие больше уже и не могут нападать. У них нечем стрелять, или они устали, или пришел приказ плюнуть на все и идти в обход. С обороняющимися разберутся другие. Потом в глубине парка раздается взрыв. В эпицентре взрыва маленький домик, похожий на будку из фанеры, и все, кто находился рядом с ним. Стрельба сразу затихает. И на фоне темных деревьев парка бесшумно возникают силуэты солдат-мальчишек. Они сдаются. Их фигуры, особенно лица, говорят о крайней степени истощения. Жизненные силы иссякли, ее как будто выкачали из них. Энергии осталось только на то, чтобы поднять руки, сдаваясь. Вся Германия (я почему-то знаю, что это Германия, идет война и скоро здесь будут советские солдаты), если смотреть на нее как бы из космоса, усеяна иголками антенн (я знаю, что это антенны). Сигналы, исходящие от антенн (я почему-то знаю, что антенны передают сигналы), заставляют людей выполнять определенные команды, они то начинают, как по мановению волшебной палочки, суетиться (а я наблюдаю всю эту масштабную картину с большой высоты), то вдруг замирают. И вся обозримая территория страны тогда представляется огромным полотном с вкраплениями городовмуравейников и замершими в них точками – людьми…
…Какой– то странный сон. И потом сразу приснилась мама».
Из дневника Александра Владимировича
«Почему-то как только сажусь в кресло и выходит доктор, я засыпаю. Включается какая-то часть киноленты из моего прошлого. А мое прошлое – это детдом, куда после войны меня привезли из концентрационного лагеря. Как я попал в лагерь и с кем, до сих пор не знаю. Наверное, была мама. Ну конечно, безо всяких «наверное». Мама была. Только я ее помню совсем-совсем немного. Помню глаза. Они смотрят прямо в меня и в них бесконечная любовь, тоска, тревога и ужас. Что же дальше? В них вдруг я вижу всплеск какой-то надежды. Мама словно поняла что-то такое, что может спасти ее ребенка. Глаза становятся большими-большими. Они расширяются до самого неба. Потом быстро удаляются, удаляются, удаляются… и исчезают. Во мне мамы больше нет.
Зато возникают другие картинки. На поляне одноэтажный каменный дом. С трех сторон к поляне подходит еловый лес. Четвертая сторона выходит на озеро. Наверное, озеро глубокое и вода в нем холодная. Во всяком случае, когда близко-близко подходишь к кромке берега, сразу охватывает какая-то дрожь и становится страшно. Страшно потому, что озеро затягивает, даже если войти в него по колено. Обратно на берег уже не выберешься. Поляна окружена высоким забором. Над забором колючая проволока. Это, нам объяснила наша воспитательница Мария Сергеевна, чтобы нас не утащили в лес дикие звери. За забором их очень много. Сразу за домом крапива. Она высотой с наш рост. Листья большие и колючие. И это здорово. Если колючки порубишь палкой-саблей, значит, ты герой. Герою полагается геройский приз – конфетка. Она сладкая и немного кислая. За щекой ее можно держать очень долго, и хотя она уменьшается, но до конца очень сладкая. В палате нас шесть или больше. Всем не больше четырех-пяти лет. У каждого металлическая кровать с сеткой, всегда чистая постель и одеяло с наволочкой. У нас есть и игрушки – кубики, машинки, чашечки. Некоторые игрушки мы вместе с воспитательницей делаем сами. Мы уже большие и что-то должны делать сами, например, шарики. Берем деревянный шарик, обклеиваем бумагой. Когда бумага от клея высыхает (а клей варится из муки), бумажный шарик разрезаем, вынимаем из него деревянный, а разрез снова заклеиваем. Потом шарик раскрашиваем. Каждый день утром и вечером нам дают таблетки и измеряют температуру. Если разбить градусник, то в нем красивые мягкие серебряные горошины. Я одну лизнул. Совсем и невкусно. А таблетки, как говорит Мария Сергеевна, повышают аппетит. Кормят нас хорошо. Когда хочется есть, дают булку или молоко, даже если попросишь их между завтраком, обедом или ужином. Еще есть полдник. Каждый день у нас из пальца по капельке берут кровь. Утром и вечером. Сначала было страшно и чуть-чуть больно. Потом привык. Еще нам рассказывают о русских богатырях, храбрых и сильных. Они самые сильные и всегда всех защищают от врагов. Мы тоже можем быть такими же сильными. А если хорошо будем есть и соблюдать все, что скажет дядя Ганс, станем, как богатыри, защищать от врагов русский народ. Дядя Ганс высокий и худой. Он всегда в белом халате. Халат застегнут на все пуговицы. У него большая комната с громадными окнами. Комната рядом с нашей спальней. Окна в комнате завешаны темными шторами, не пропускающими свет. В комнате много всяких железных коробок с окошками, которые светятся в темноте. Еще в окошках можно увидеть какие-то косточки. Когда я, привязанный, чтобы не свалиться, сижу в мягком кресле, дядя Ганс говорит, что они мои. Еще приходит тетя Герда. Она так же, как и дядя Ганс, в белом халате и рассказывает нам про нашу маму, которая называется Родиной. И что ее надо любить, ведь она мама. И защищать так, чтобы под взмахом наших мечей головы наших врагов летели в разные стороны, как это делают русские богатыри. Такими богатырями мы тоже будем. Когда станем большими, узнаем, кого нужно убивать, чтобы спасти Родину. Как только мы увидим наших врагов, сразу в наших руках окажется меч, которым мы сможем победить всех. Тогда наша любимая мама-Родина еще больше будет любить нас. Мое детское кино на этом кончается, но я знаю, что будет продолжение».
