– Вот что, Дмитрий, ты у нас же самый крепкий на вино, присмотри, чтоб казачки кабак не разгромили, а я покуда Ванькой займусь, – распорядился атаман, уходя к своему младшему побратиму.
47
Княжич сидел в дальнем темном углу на колоде для разделки туш, в которую был воткнут большой, остро отточенный топор, и пил вино прямо из кувшина.
– Ты что, как бедный родственник, забился в угол, пойдем к столу, – позвал его Кольцо.
– Нет, это место мне в самый раз. Тут и плаха, и секира имеются, как раз все то, что надобно для души моей грешной.
– Что-то я тебя, брат, не пойму, – насторожился Ванька-старший.
– А что тут понимать, жить мне более невмоготу. Зачем ты из застенка меня вызволил?
– Ах вот, значит, как, – еще строже изрек Кольцо. Наконец-то разглядев на Княжиче ошейник, он предложил: – Может, для начала я Данилкино ожерелье с тебя сниму, а то негоже в царствие небесное в доспехе собачьем отправляться. Подай-ка мне твой кинжал.
Несмотря на умопомрачение, Княжич был уже при всем своем оружии, Вынув из-за голенища заветный клинок, он покорно отдал его наставнику. Прижав к колоде израненную Ванькину голову, тот рубанул каленой сталью по заклепке, да так, что несколько шипов с ошейника обломились.
– Так-то лучше, – сняв оковы, Кольцо швырнул их прямо в печку. – Значит, как Елена, руки на себя решил наложить? Ну что ж, это дело нехитрое, только сомневаюсь, что она твой выбор бы одобрила. Тебе теперь не только для себя, но и для нее прощение надобно у бога заслужить.
– Да как его заслужишь? – еле слышно прошептал Иван.
– Как и подобает казаку – в сраженьях за отечество и веру.
– Ты, брат, про царя еще забыл, – печально улыбнулся Княжич. Похоже, понемногу он начал приходить в себя.
– Да черт с ним, с государем. У нас Барбоша погиб, из старшин у Ермака только я да Васька Мещеряк с Никитой Паном остались, а Ванька Княжич – первый на Дону боец, как обрюхаченная девка, богопротивной смертью помереть задумал.
– Нет больше Княжича, – задумчиво сказал Иван, видать, опять впадая в умопомрачение.
– А кто ж ты есть?
– Да вот этот самый шип с оковы, – ткнул перстом в колоду Княжич. – Сломленный и никому не нужный.
– Вот что, парень, перестань дурить, а то сниму портки и выпорю на правах старшего брата, – вспылил Кольцо. – По башке-то бить нельзя, и так дурная да еще пораненная.
– Не серчай, брат, просто нету сил на белый свет смотреть, как вспомню, что из-за какой-то гниды мать моего сына померла во цвете лет, и вправду хочется пистолет себе в висок разрядить.
– Не об этом думать надо, а о том, как отомстить.
– Отомстил уже, вот этими руками, – Ванька вытянул вперед дрожащие ладони. – Придушил паскуду, да что толку-то, Елену этим не вернешь.
– Я тебя, Ванюшка, распрекрасно понимаю, – положив ладонь на окровавленный затылок – Княжича, проникновенно вымолвил Кольцо. – Но не для того ж господь нас столько раз спасал от смерти, чтоб вот так вот взять, да руки на себя наложить. Уж кому-кому, а нам с тобою на судьбу-то жаловаться грех. Оно, конечно, жизнь наша лихая и шибко непредсказуемая. Разве думал я когданибудь, что мне, разбойнику, тебя, царева волка, доведется с дыбы снять. Но ведь тем и хороша казачья доля, что дозволяет отчаюгой-соколом летать, а не сидеть вороной на заборе.
Ванька-старший хотел еще о чем-то сказать Ванькемладшему, но помешали братья-казачки.
– Как вы тут? – полюбопытствовал Назар, входя на кухню. За ним следом ввалился уже пьяный Лунь с большим кувшином в руке.
– Не помешали? – Лихарю, похоже, тоже захотелось приободрить Княжича. Предугадав его намерения, тот сам спросил:
– Назар, вы в Новосильцевском имении были?
– Конечно, были, с чего б мы иначе в Москву пришли.
– Как там Андрейка?
– О сыне, Иван, не беспокойся, с ним Аришка осталась. Хотела тоже выручать тебя идти, да Разгуляй не разрешил. Так и сказал: ваше бабье предназначение – детей растить, а в лихие дела казачьи соваться нечего.
Невольно вспомнив тонкую девичью шейку с синяками от нечистых лап, Княжич тяжело вздохнул и еле слышно прошептал:
– Молодец Митяй, это он очень даже правильно сделал.
– Можно будет их проведать по пути, – предложил было Лихарь, но Кольцо так глянул на него, что Назарка сразу же умолк.
– Не знаю, поглядим, – все так же тихо ответил Ванька.
– Хватит разговоры говорить, давайте лучше пить, – предложил Андрюха.
– И то верно, – поддержал его разбойный атаман. – Пошли к столу.
Как только выпили по первой, Княжич вновь налил и, не дожидаясь остальных, осушил свою чарку, потом еще одну. Лихарь озабоченно глянул на Кольцо, мол, не хватит ли ему, и так уже кувшин целый вылакал, но тот лишь одобрительно махнул рукой как бы говоря, пущай напьется, при его переживаниях это не во вред.
Когда напрочь захмелевший Княжич ткнулся носом в стол, сразу же явился целовальник, как будто он стоял за дверью и только этого и ждал.
– Все готово, ваша милость, – поклонился Тихон атаману.
Кольцо, кивнув на Княжича, распорядился:
– Тащи гостя дорогого в баню, грязь с него острожную смой, да раны снадобьем помазать не забудь.
– То, князь, не снадобье, а бальзам, мне лекарь немчин секрет его продал.
– Ишь, как ты в Москве пообтесался, слова мудреные узнал, – засмеялся Ванька-старший.
– А то, чай, не в деревне захолустной, в столице живем, – гордо заявил пройдоха.
– Вот что, умник, найди-ка место поспокойнее, где можно было б брата спать уложить.
– Так в светелке моей бабы пусть и спит.
– Ты, Тишка, прямо как остяк сибирский, те тоже женами гостей угощают, – пуще прежнего развеселился атаман.
– Ну, до остяков мне далече, бабу-то свою я сплавил, как только ты здесь объявился, – язвительно ответил целовальник и, подхватив бесчувственного Княжича под руку, кивнул Луню, дескать, помогай давай. Как только они вышли, Кольцо сердито глянул на Назара.
– Ты про сына, а уж тем более про Елену Ваньке больше ничего не говори, и в имение гостить не сманивай.
– Это почему?
– Да потому что не хочу, чтоб он умом рехнулся, иль чего похуже не учудил.
– Неужто все так плохо? – растерянно спросил Назар.
– Куда уж хуже, али сам не видишь. – И как же быть?
– Да никак. У нас, у русских, одно лишь средство есть, чтоб горе позабыть, – новое, не менее горькое несчастье пережить, а в Сибири за этим дело не станет, – пообещал Кольцо. Он, конечно же, не думал и не гадал, что той бедой, которая изрядно потеснит в душе Княжича страдания по Елене, станет их с Назаркой гибель.
