– Ну, мне и впрямь пора идти, а то казаки без меня царя Сибирского поймают, как тогда пред государем оправдаюсь, – усмехнулся Княжич.
– Поцеловать-то на прощанье тебя можно? – робко попросила Маша и, не дожидаясь дозволения, припала жадно к Ванькиным губам. – Ты почему такой горячий, Ванечка, и весь дрожишь? Уж не расхворался ль от своих печалей?
– Да нет, наверно, это от смущения. Не привык я на виду у всех с чужими женами обниматься, – попрежнему шутливо заявил Иван, хотя его и в самом деле жутко трепала лихоманка.
– Прощай, мой миленький. Все будет хорошо, твои старания напрасны не бывают, по себе знаю, – загадочно сверкнув своими черными очами, Мария направилась в толпу враз притихших стрелецких жен.
Кольцо, конечно же, не столь завистливо, как бабы, но тоже поглядывал за побратимом да женкой сотника и сразу догадался – дело тут нечисто. «Ну, Ванька и здесь, похоже, преуспел. Теперь понятно, какая кошка между вами с Бегичем пробежала», – насмешливо подумал он, даже не предполагая, что это заблуждение будет стоит ему жизни.
2
Чтоб догнать свое воинство, побратимы собрались приударить коней да понестись за ним вослед, но не тут-то было. Среди народу разнеслась уже весть, что именно они и есть те самые казачьи атаманы, которым не страшны ни Грозный-царь, ни хан сибирский, ни черт с рогами. Обступив столь долгожданных и наконец-то обретенных героев, московский люд старался, кто как мог, выразить им свое почтение. Мужики орали:
– Вы уж там, станичники, не оплошайте, лишь на вас надежда и осталась. С воевод-то наших толку, как шерсти со свиньи. С ляхами который год воюют, но никак не могут одолеть, вы же целую державу покорили.
Девки, в большинстве своем, помалкивали и с восторгом взирали на красавцев-казаков, а детные бабенки, подняв на руки своих чад, старались показать им истинных богатырей, которые, как оказалось, не перевелись еще на матушке-Руси.
– Чего это народ беснуется? – смутился есаул.
– А ты как хотел? Даже самый распоследний нетопырь, ежели в нем хоть капля гордости осталась, желает, чтобы Родина его была великой. Вот они победе нашей и радуются.
– Ну, пока еще не нашей, а твоей, – заскромничал Иван.
– Ничего, уж кто-кто, а ты свое наверстаешь, – обнадежил его Кольцо. Счастливо улыбнувшись, он неожиданно проникновенно вымолвил: – А знаешь, Ванька, вот из-за таких мгновений, наверное, и стоит жить. Глас народа, он ведь божий глас, стало быть, нас сам господь благодарит. Хоть верь, хоть не верь, а я за один взгляд любой из этих баб готов награду царскую отдать.
В подтверждение своих слов лихой разбойник без малейших сожалений снял с пальца перстень, всего лишь несколько минут назад врученный ему Годуновым от имени батюшки-царя, и протянул одетой во все черное красавице с заплаканными, но от этого еще более прекрасными очами.
– Возьми, родная, да помолись при случае за Ваньку Кольцо.
– Благодарствую, – тихо прошептала женщина, беря подарок. Взглянув на – Княжича, она вдруг неожиданно спросила: – Стрельчиха Марья говорила, будто ты Грязного, как крысу, придушил. Это правда?
– Правда, – коротко ответил есаул, пытаясь поскорей проехать дальше, но длиннопалая, тонкая, как у Елены, рука красавицы ухватилась за его стремя.
– Запомни сего витязя, сынок. Это он за смерть твоего батюшки и мамкино бесчестье отомстил, – с радостью и болью одновременно сказала странная бабенка, обращаясь к стоящему с ней рядом парнишке лет восьми.
Глядючи на них, Иван невольно вспомнил маму и себя. Вот таким же беленьким, худеньким мальчонкой он впервые в жизни убил врага, а потом, с благословления Кольцо, вступил на славный и жестокий ратный путь.
Боле оставаться посреди галдящей, радостной толпы Ваньке стало невмоготу. Он вскинул плеть, чтоб стегануть Татарина, однако женщина намертво вцепилась в рукав его белого кунтуша.
– Скажи мне свое имя, я за тебя молиться буду, да не при случае, а день и ночь.
– За что ж такая честь? – с удивлением поинтересовался есаул.
– За то, что сына моего от участи стать душегубом избавил. Ведь совсем еще малец, но уже одной лишь жаждой мести живет.
– Тоже Ванька, только Княжич. А тебя как звать, красавица?
– Сестра Анастасия, в прошлой жизни, мирской, княгиней Анною Ростовской была, – ответила монашка и, сунув что-то Ивану в руку, удалилась.
Лишь выехав из Китай-города, казаки наконец-то избавились от провожающих. Несколько минут Иваны ехали молча. Старший довольно улыбался, младший же разглядывал лежащий на его ладони образ Богородицы.
Первым заговорил Кольцо. Совершенно справедливо догадавшись, что разговор с монашкой не прибавил побратиму душевной бодрости, он захотел его немного раззадорить.
– А все-таки мы молодцы. Еще долго нас с тобою будут помнить в златоглавой.
– Ну, тебя-то, может, будут, хотя, как знать – недолговечна память человеческая, а меня и вовсе не за что.
– Не скажи, я всего лишь с братьями-казаками сибирцев победил, ты же в одиночку самого царя одолел.
– Вроде бы уже проспался, а все несешь, что ни попадя. Какой с меня победитель? – с раздражением ответил Ванька.
– Раз Иван Васильевич не стал тебя казнить, значит, ты взял верх. Это даже, вон, бабы понимают. Неспроста же Бегичева женка пред тобою мелким бесом рассыпалась, а монашка так вцепилась, что водой не разольешь.
– Перестань, Иван, не то всерьез поссоримся, – мученически улыбаясь и дрожа при этом, как осиновый лист на ветру, попросил есаул.
Атаман, конечно, малость ерничал, но при всем при этом был полностью прав. Все покорители Сибири, обретя которую Святая Русь стала еще и Великой, кто поименно, как Кольцо, а кто под общим сказочным прозванием Ермаковы лебеди, на веки вечные останутся в народной памяти.
– Ты чего дрожишь, не захворал ли? – обеспокоенно осведомился Ванька-старший. – То-то, я гляжу, на шутки злишься. На-ка, шубу мою надень, – и вновь, как давеча на площади кремлевской, накинул драгоценный свой наряд на побратима.
3
На третий день пути Княжич расхворался не на шутку. Когда остановились на ночлег, он уже не спрыгнул, а повалился с седла. Казаки занесли его в избу и принялись держать совет, как быть с ним дальше.
– Ваньку далее везти никак нельзя. Вона, руки пораспухли, весь огнем горит и бредит, – сказал Разгуляй, с жалостью глядя на товарища.
– Ладно, есть пока еще деревни по дороге, но ведь вскоре степь голая пойдет, под открытым небом ночевать придется, а несмотря на то, что март уж на исходе, холода стоят, как зимой. Тут здоровому-то дай бог не замерзнуть до смерти, для недужного же – верная погибель.
– Коли так, то я могу с Иваном здесь остаться, как только оклемается, мы вас догоним, – поддержал хорунжего Андрюха, вопрошающе глядя на Кольцо.
