Хоть народная мудрость и гласит – где родился, там и пригодился, но веселый, отчаянный – Никита на Дону пришелся тоже ко двору. Дела имел он чаще всего с Кольцо, однако не чурался дружбою и с царскими волками, а потому станичники все до единого пожелали попрощаться с бывшим запорожцем, который стал им верным другом и отличался от своих теперешних собратьев лишь длинным малоросским чубом да широченными красными шароварами. С ними и чудным хохлацким выговором Пан не смог расстаться до самой смерти.
Оставив в крепости обоз с царевыми наместниками и стрельцами, хоперцы тоже отправились на погост.
Покорители Сибири хоронили павших товарищей прямо за стеной Искера, в березовой рощице. «Да, не малой кровушкой победа над Кучумом досталась, а сколь еще казаков здесь вечное пристанище обретет?» – подумал – Княжич, увидев меж деревьями не менее двух сотен могильных крестов. Он, конечно же, не знал, что Пан и все другие, нашедшие покой среди прекрасных, как юные девушки, березок, просто счастливчики. Ермак с Кольцо не будут с честью похоронены братами, их бренные тела достанутся на поругание проклятым супостатам.
10
Появление Кольцо с хоперцами было встречено восторженными криками. Печаль и радость завсегда соседствуют в человеческой душе, а уж тем более в казачьей.
– Ну, раз живым вернулся, значит, смог уговорить царя Сибирь в державу русскую принять, – сказал Ермак, обнимая своего ближайшего сподвижника, и, кивнув на лежащего у края свежевырытой могилы Пана, с тоскою в голосе добавил: – А нам похвастаться нечем. При последней вылазке Никиту с двенадцатью бойцами потеряли. Вот такие, брат, дела.
– Ничего, теперь-то несомненно все поправятся, – пообещал Кольцо, кивнув на Княжича. – Ты только посмотри, каких бойцов я за собой привел – волков царевых почти две сотни, сотню лучших стрельцов, отряд шляхетских рыцарей да еще десяток пушек в придачу.
– Стало быть, надежа-государь достойно тебя принял?
– Принял лучше некуда, почти как родного. О моих двух смертных приговорах даже не упомянул, а на прощание дорогущий перстень подарил, да я его одной красавице монашке отдал.
– Что ж ты так подарком государевым распорядился? – Не знаю, наверно, перед Иваном стало совестно. Он в великую опалу угодил, а я наградой царской красоваться буду. Вот и сбыл колечко поскорее с рук. У меня их вон сколько, – Ванька-старший растопырил свои унизанные перстнями пальцы.
– В опалу, говоришь, угодил, а я-то думал, братец твой наместником к нам прибыл, – удивился Ермак.
– Нет, он сюда простым бойцом отправлен, провинность кровью искупать.
– И что же он такое натворил?
– Да государя едва не застрелил.
– Вот те раз, как же так случилось? – еще боле удивленно вопросил всесильный атаман.
– Нравом, видно, не сошлись, оба шибко вспыльчивые. Вообще-то это длинная история, после расскажу.
– И то верно. А сейчас давай Никиту хоронить. Не забыл попа-то привезти?
– С попом заминка вышла, очень спешно покидать Москву пришлось. Да ладно, покуда Ванька сгодится. Отпевать и говорить слова прощальные он не хуже любого батюшки умеет.
– Ну что ж, зови его, – дозволил Ермак.
Уговаривать Ивана не пришлось. В свою бытность есаулом у Кольцо, а потом в Хоперском полку ему часто доводилось отпевать погибших сотоварищей. Поначалу Княжич сомневался – не грех ли это, творить молитвы по усопшим, не имея поповского сана. Однако, поразмыслив, решил – раз Священное Писание знает, значит, можно. Должен ж кто-то души православных воинов на суд божий отправлять.
Одев на шею подаренный монашкой образ Богородицы, Ванька заунывным голосом принялся читать поминальную молитву и первым бросил горсть промерзшей земли на тело Пана. Когда насыпан был могильный холмик, Ермак собственноручно водрузил деревянный крест над последним пристанищем своего верного соратника.
– Ну что, браты, пойдем помянем воина убиенного Никиту, – сказал он казакам.
Но тут вновь раздался голос Княжича, уже не заунывный, а звонкий от душевного волнения:
– Дозволь не только божьим словом, но и простым, казачьим, с отцовым другом попрощаться.
– Говори, – пожал плечами атаман, похоже, Княжич с каждым разом все больше удивлял его.
И Ванька вновь заговорил:
– Прими, – Никита, наш последний поклон. Покуда живы, все мы помнить будем, как помог ты казакам донским одолеть поганых басурман, как сражался, крови не жалея, за веру праведную и погиб на краю земли ради славы и могущества державы русской. Клянемся честью воинской, что не станет напрасной твоя погибель. Быть Сибири, подобно Дону и Днепру, землею вольной, неподвластной ни татарам, ни боярам.
Закончив речь, Ванька вынул оба пистолета и пальнул в затянутое серыми тучами небо. Все остальные, включая Ермака, последовали его примеру. Словно эхо, им ответили выстрелы орудий на башнях Искера.
11
На Руси обычно пьют по двум причинам – либо с горя, либо с радости, но, когда они приходят одновременно, тут такое начинается, что хоть иконы из дому выноси, чтоб не видели угодники святые, насколько непотребно выглядят в хмельном угаре христиане православные.
Поминки Пана и торжество по случаю прибытия пополнения обернулись таким загулом, какого столица Сибири еще не видела. Больше всех отличился Кольцо. Гордость за содеянное переплелась в душе лихого атамана с навеянными похоронами Пана недобрыми предчувствиями. И так большой охотник выпить, на сей раз он предался какой-то дикой, разнузданной гульбе. Поначалу Княжич сдерживал его, но вскоре сам изрядно захмелел. Последнее, что помнил Ванька, проснувшись утром следующего дня, было то, как они с Иваном, Яном и Максимкой отправились ловить Кучума.
– Это ж надо было так упиться, – ужаснулся есаул и попытался встать, но не тут-то было. Руки-ноги оказались крепко связанными, а сам он весь опутан рыбацкой сетью. В его гудящей с дикого похмелья голове промелькнула тревожная догадка: – Неужто в плен к татарам угодили.
Оглядевшись, Иван увидел, что лежит в какой-то сараюшке на охапке сена, да не один. Рядом с ним безмятежным сном праведников спали тоже связанные Бешененок и Гусицкий. Кое-как поднявшись на ноги, Княжич попытался добраться до двери, однако тут же спотыкнулся и рухнул на пол, опрокинув кадушку с водой. В ответ на Ванькину возню за дверью послышались шаги, лязгнул ржавый засов и на пороге появился не какой-нибудь злобный басурманин, а грустно улыбающийся Мещеряк.
– Ну что, очухался, Аника-воин
32, давай-ка помогу.
Ухватив Ивана за ворот кунтуша, он стал резать на нем путы, не пощадив при этом даже сеть. Есаул уже сообразил, что повязали его не шутки ради, а потому смущенно вопросил:
– Слышь, Василий, расскажи, что я натворил?
