Приветливо кивнув ему, Ванька неожиданно для самого себя сказал:
– Вот, как обещал, шляхетскую княгиню тебе доставил, – однако тут же поспешно пояснил: – Попутчиками будете, она в Москву путь держит.
Прекрасный облик белокурой синеглазки настолько поразил Дмитрия Михайловича, что речистый царев посланник не смог сказать в ответ ни единого слова. Видя, что от него не скоро дождешься проку, Ванька принялся хозяйничать сам. Усадив красавицу на приготовленную ей постель, он подошел к столу, положил на серебряное блюдо нехитрую снедь: кусок жареного мяса, краюху хлеба да большое красное яблоко, и подал его Елене.
– На, поешь.
Лишь теперь, оказавшись в полной безопасности, среди явно благосклонных к ней русских воинов, Елена наконец-то осознала, что с ней приключилось и что могло случиться. Вид мяса вызвал у нее приступ дурноты.
«Барашек был, наверное, а его взяли и зарезали. И меня тоже хотели убить, да не просто убить». При воспоминании о лапавшем ее татарине литвинку едва не стошнило. Дрожащею рукой она взяла яблоко, надкусила своими жемчужными зубками, но тут же положила обратно на блюдо. Уже не думая о том, что сквозь распахнутый кунтуш видны ее груди, красавица посмотрела на Ивана исполненным покорного доверия взглядом и жалобно попросила:
– Дай попить.
Княжич было потянулся за кувшином, однако Новосильцев опередил его. Расплескивая янтарную влагу, Дмитрий Михайлович наполнил кубок. Подав вино Елене, он смущенно вымолил:
– Рад нашей встрече, княгиня.
Принимая чашу, вдова литовского канцлера вдруг вспомнила Казимира Вишневецкого, отравленный напиток и все остальное. Похолодев от страха, она взглянула Новосильцеву в лицо и сразу успокоилась. Большие, голубые глаза бородатого русского князя так и сияли добротой. «На моего отца похож, а Ванька-есаул на Гжегожа», – подумала Еленка.
То ль рамея Шуйского оказалась шибко крепкой, то ль переживания несчастной женщины достигли того предела, когда тревожное возбуждение сменяется полным безразличием, трудно сказать, но как бы там ни было дочь отважного полковника почувствовала, что еще немного и она просто упадет. Одарив смущенным взором стоящих перед ней мужчин, она промолвила:
– Можно, я немножечко посплю?
Есаул без лишних слов уложил ее на добытую Разгуляем перину, а князь укрыл своей боярской шубой.
8
Спала Елена, видимо, не очень долго. Проснувшись, сумасбродная красавица увидела по-прежнему сидящих за столом Ивана с Новосильцевым, которые вполголоса, чтоб не разбудить свою гостью, вели нелегкую для Княжича беседу. Не услышь она их разговора иль хотя бы правильно пойми его, может, все сложилось бы иначе, но чувство уязвленной женской гордости княгини решило и ее и Ванькину судьбу.
– А чему ты удивляешься? Сам же говорил – везде одно и то же. У нас царь вельможам рубит головы, а в Речи Посполитой они сами друг дружку режут – невелика разница. Ну а что вину за погибель мужа на жену-красавицу свалить решили, хитрость-то не новая, – с горькою усмешкой промолвил есаул.
Услыхав, что речь идет о ней, Еленка невольно притаилась.
– Так-то оно так, только я-то о другом сказать хотел, – послышался в ответ болезненно-хрипловатый голос князя Дмитрия. – Что она в Москве без отца да мужа делать будет? Заявись к царю полковник беглый – иное дело, скорей всего, на службу с честью б принят был. Насколько мне известно, еще при батюшке государя нашего пленные литвины войско русское огненному бою обучали. А при нем и дочери бы место достойное нашлось. Да и то, – в речи Новосильцева красавице послышалось опасливое сомнение, – шибко уж Иван Васильевич до баб охоч. А вот так, совсем без покровителей, эдакой красавице одна дорога – наложницей в царскую постель. Это в лучшем случае. Хотя о лучшем говорить не приходится. Он настоящих жен, в церкви венчанных, то ли семь, то ли восемь извел, наверно, уж и сам со счета сбился, а про любовниц и не стоит вспоминать, у тех вовсе век короткий.
Наступившее тягостное молчание первым нарушил Княжич. По тому, как дрогнул его голос, Еленка догадалась, что душа ее спасителя Ваньки-есаула бунтует против им же сказанных слов.
– Может ты, князь Дмитрий, в жены красавицу возьмешь? На избранницу героя, за державу русскую да веру православную кровь пролившего, вряд ли даже царь посмеет покуситься, есть же у него хоть капля совести.
Предложение Княжича жениться на прекрасной литвинке застало Новосильцева врасплох. Одарив Ивана изумленным взглядом, он попытался было что-то ответить, но зашелся в надсадном кашле. Когда хворь немного отступила, Дмитрий Михайлович печально вымолвил:
– Вот тебе, Ваня, и ответ. Шибко глубоко вошел мне в грудь нож малороссов, жить, похоже, совсем недолго осталось. Это я на людях бодрюсь, а по ночам такая лихоманка бьет, что рубаха потом за целый день от пота едва просыхает. Спать ложусь и не знаю – проснусь наутро али нет. Хотя, возможно, ты прав, – в глазах царского посланника полыхнул задорный блеск. – На руках такой богини и помереть нестрашно. А насчет царевой совести я так скажу, – тяжело вздохнув, добавил князь, – плохо ты, Иван, кремлевские порядки знаешь. Государям совесть ни к чему, одна обуза, они от нее еще в младенчестве избавляются.
Шаловливо посмотрев на озадаченного его речами Ваньку, Новосильцев неожиданно спросил:
– А сам чего жениться не желаешь? Неужели не жаль с такою дивой расстаться?
– Жаль не жаль, а супротив законов бытия земного не попрешь, – с отчаянным надрывом ответил Княжич. – Как говорится, каждому свое: богу – богово, князю – князево, а казаку – казачье. Ну куда я ее дену? Не в станицу ж мне княгиню везти. Что она там делать будет? Меня из набегов дожидаться в одиночку или еще хуже, с дитем малым горе мыкать среди чужих людей. Нет, участи печальной моей мамы я ей не желаю.
Словно оправдывая свое решение, Иван сурово заявил:
– Да и не ко времени мне женихаться, надо к туркам ехать, отца искать.
– Не ходи на туретчину, нету там родителя твоего, – негромко, но торжественно изрек князь Дмитрий.
– Да что вы, сговорились с Петром Ивановичем? То он меня отговаривал, даже колом в задницу стращал, теперь и ты туда же, – улыбнулся Княжич, но, наткнувшись на печальный взор Новосильцева, невольно замер в предчувствии недоброй вести.
– Уж не знаю, о чем вы с Шуйским беседовали, а я давно хотел тебе сказать, да все случая не было. Твой отец двенадцать лет назад богу душу отдал в тюрьме Стамбульской. Был он первый казак, с которым я воочию увиделся. И не кто иной, как он подвигнул меня искать защиты державы русской на Дону казачьем. Я, когда тебя увидел, поначалу за воскресшего Андрея принял, шибко ликом ты на батьку своего похож.
Как ни странно, но выросший в сиротстве – Княжич всегда лелеял призрачную мечту найти отца и теперь, окончательно удостоверившись в его погибели, впал в такую глубокую печаль, что позабыл обо всем, даже о красавице литвинке.
