22
Вечером того же дня к Княжичу пришел Ермак. Оглядев его довольно скромное жилище, украшением которого служили лишь развешанная на стене кольчуга с золотым орлом да стоящее возле иконы знамя Хоперского полка, он сказал:
– Небогато живешь, а казаки говорили, мол, есаул наш роскошь любит.
– Так на тебя равняюсь, – язвительно ответил Ванька, затем спросил: – Никак, беда какая-то случилась?
– С чего ты так решил?
– Без нужды начальство на ночь глядя не является, особенно ко мне.
– Беды покуда нет, но опасения имеются. Иван собрался в гости к татарам ехать.
– К тем, которые давеча тут были?
– Ну не к Кучуму же, – сердито ответил атаман. – Хочу узнать, что ты об этом думаешь?
– Нельзя его к ордынцам отпускать, иль тебе Барбоши с Паном мало? – ничуть не сомневаясь, заверил Княжич.
– Оно, конечно, так, – горестно вздохнул вожак казачьей вольницы. – Ну а если Карача взаправду хочет наше подданство принять, а мы его отвергнем, что тогда?
– Тогда Кучум казнит мурзу, а от нас не только его люди отшатнутся, но и остяки с вогулами.
– И как же быть?
– Да никак. Когда Иван собрался ехать?
– Завтра поутру.
– Тогда я с ним поеду, хоть он меня и не звал. Негоже побратима без присмотра оставлять. У него от царской милости ум за разум зашел, а я быстро с татарвою разберусь. Даром, что ли, нас с покойничком Тимохой Большаком не раз станичники послами посылали к нехристям, – есаул печально улыбнулся, припомнив Надию. «Интересно, что с ней стало», – подумал он.
– Я вообще-то затем и заходил, чтоб попросить тебя Кольцо сопровождать, – признался атаман. – А сейчас передумал, полагаю, надо ехать самому, сколько можно за чужие спины прятаться.
– Ох и наградил господь начальничками. Одного спесь обуяла, да так, что дальше носа своего ничего не видит, а другой в переживания ударился, – посетовал Ванька. – Нет, тебе соваться во вражье логово никак нельзя. Меня убьют иль даже побратима – это полбеды. На наше место другие найдутся, но с твоей погибелью всему конец придет. Как узнает Грозный-царь, что Ермак убит, сразу же на покорении Сибири крест поставит. Ведь он у нас не только грозный, но еще и трусоватый, – голос Княжича звучал уверенно, а глаза светились хищным волчьим блеском. Ванька-есаул уже понял – дело предстоит весьма рискованное и, как всегда, в предчувствии смертельной опасности впал в радостное возбуждение.
– Спасибо, Иван, – растроганный вожак крепко пожал есаулу руку и неожиданно сказал: – Хоть особой дружбы между нами не было и нет, но я тебе, как никому другому, верю.
– Это почему?
– Должно быть потому, что все казаки в тебя верят. За тобою в бой идут куда охотней, чем даже за Кольцо с Мещеряком. Так и говорят – наш есаул за десять верст опасность чует.
– Сказки это все, ты еще про мамин заговор напомни, – заскромничал Княжич.
– Может быть, и так, но люди верят, а для человека вера – это главное.
Дав еще кое-какие наставления, атаман собрался уходить.
– Ну, я пошел, а ты, если что неладно будет, сразу шли гонца. Мы всем войском на помощь к вам придем.
– Не вздумай сделать такую глупость. Будь я на месте хана, так день и ночь лишь об одном бы думал – как всех урусов из Искера выманить.
– И как же быть, коль вы в засаду попадете? – растерянно спросил Ермак.
– Там видно будет, а пока мальцов какой-нибудь почетной службой озадачь да Андрюху займи делом.
– С парнями-то все ясно, а что Луня, седого черта, тоже жаль? – впервые за все время разговора улыбнулся атаман.
– Да ну его, опять напьется, как свинья, а мне возни и с побратимом хватит, – махнул рукою Ванька.
– А кого же ты намерен взять в попутчики?
– Конечно Митьку с Яном. Их споить у Карачи вина не хватит.
Уже переступив порог, Ермак кивнул на кольчугу с золотым орлом, что без толку висела на стене:
– Одень ее, когда отправишься к ордынцам.
– А это зачем?
– Глядишь, за царского наместника сойдешь.
– Рылом я в любимцы государевы не вышел. Ты лучше с нами Болховского пошли, а то сидит безвылазно, несчастный, в четырех стенах, так ведь и умом рехнуться можно. Или Бегичу свой панцирь одолжи, он тебе за эдакую милость не только руки расцелует, но еще и сапоги оближет, – зло ответил Княжич.
– Может быть, только не охоч я до подобных благодарностей. Сроду сам ни перед кем спины не гнул и над другими измываться не приучен. Да и ты, насколь я знаю, не любитель людей унижать. Может, оттого и тянутся к тебе казаки, несмотря на нрав твой шибко гордый, – назидательно изрек предводитель казачьей вольницы.
– Не скажи, по-всякому бывает, – не согласился Ванька. – Меня еще отец Герасим просветил: с добрым человеком обходись по-доброму, а со сволочью – по-сволочному, по-иному-то они не понимают.
– Ну, я не поп, нравоучений читать тебе не буду, ты и сам кого угодно на путь истинный наставишь, но кольчугу все-таки надень. Береженого, его и бог бережет.
23
Спал Иван в ту ночь крепко, безмятежно, но под утро ему приснился сон, в котором, как всегда, пришла Елена. Являясь Княжичу, любимая была обычно молчалива, однако на сей раз она с мольбою попросила:
– Ванечка, исполни Ермака наказ, одень броню.
– А надо ли, скорей убьют – скорее свидимся, – ответил ей Иван.
– Умирать не торопись, я подожду, я терпеливая, тебе ж другая встреча вскоре предстоит, – печально поведала Еленка, с укором глядя на него своими чудными синими очами.
Княжич попытался обнять свою единственную, но та с ужасом воскликнула:
– Не смей! Быть нам вместе время не настало, – и есаул проснулся. За окном уже брезжил рассвет.
«Вставать пора, не то брат без меня уедет, а еще надобно Митяя с Яном упредить, что к татарам отправляемся», – подумал Иван.
Вскочив с постели, он облачился в неизменную белую рубаху. Снимая со стены кольчугу, есаул засомневался:
– Толку-то с нее, аль я мало сам таких кольчуг своим клинком поизорвал? – однако, вспомнив сон, решил: – Ладно, надену, коль Еленочка просит.
Броня, которую Иван добыл совсем юнцом, и которая была тогда широковата, теперь пришлась ему впору. Смущал лишь золотой орел. Чтоб прикрыть драгоценную царскую отметину, он сменил кунтуш на полушубок и застегнул его по самый ворот. Покидая свое жилище, Княжич глянул на висевшую под иконкой Богородицы лампаду думая, задуть ее иль нет. Гасить святой огонь показалось Ваньке дурной приметой.
– Пускай горит, я ж завтра к вечеру вернусь.
Есаул действительно вернется, один-единственный из всей ватаги. Видать, монашенка, что подарила образок, не обманула и крепко помолилась за него.
