Есаул собрался возразить и назначить коноводами кого-то из станичников, но мурза опередил его.
– Далеко не уводите, вон там поставьте, – кивнул он в сторону ближайшей коновязи, которая была не более чем в двадцати шагах от юрты. – Так гостям спокойней будет.
Когда казаки шумною толпою двинулись вслед за хозяином, Княжич все же предложил Кольцо:
– Давай свой караул возле коней оставим.
– Да перестань ты, Ваня, в страх меня вгонять, – отмахнулся тот. – Неужели еще не понял, отчего мурза на нашу сторону переметнулся?
– Сказать по правде, не совсем, ну-ка вразуми меня, такого непонятливого.
– Да оттого, что у него бойцы перевелись с нашею да божьей помощью, одни вон бабы остались.
– Может быть, он воинов в лесу попрятал, а девок напоказ нарочно выставил. Иль того хуже, послал гонца к Кучуму и тот с минуты на минуту со всей ордой сюда прибудет и нас на девках пьяными накроет. Что тогда? – негромко, но запальчиво сказал Иван.
– А тогда уже и караул не спасет, – ответил Ванькастарший. При этом в голосе его звучала вовсе не насмешка, а, скорей, покорность судьбе.
– Вот те раз, зачем же ты к татарам потащился, коль, подобно мне, мурзе не веришь?
– Наверно, чтоб свою удачу испытать, – задумчиво промолвил атаман и кивнул на шедших впереди собратьев. – Так же, как и все другие-прочие. Мы ж казаки-разбойники, спокойно жить не можем, нам риск подавай, иначе кровь, подобно молоку прокисшему, свернется в жилах. Аль не так?
– Пожалуй, так, – после недолгого раздумья согласился Иван.
– А коли так, пойдем, посмотрим, чем Карача нас будет угощать. Ежели поскупился, старый черт, так девок заберем да назад в Искер отправимся.
Но мурза, похоже, не скупился. Возле входа в юрту на мерцающих багровым отблеском углях жарились аж сразу три сохатых. Судя по их маленьким копытцам, лоси были шибко молодые, совсем еще телята.
Слава богу, конину не придется жрать, обрадовался Ванька. Однако радость тут же уступила место грусти – стало жаль телят. После гибели Елены с Княжичем вообще творилось что-то непонятное. Есаул не то чтобы сломался, но тоска по утерянной любимой сделала его намного мягче и добрей.
28
Впрочем, лоси оказались только присказкой, сказка ожидала впереди. Переступив порог обители мурзы, станичники увидели столы, на которых было все, чего душе угодно, – от залитых медом клюквы с брусникой до огромных нельм и осетров. Хотя, все это для Сибири не в диковинку. Гораздо больше снеди казачков обрадовало обилие кувшинов с вином. Иван к хмельному отнесся равнодушно – ему-то все одно его не пить. Поразили есаула яблоки, что горой лежали посреди стола на золоченом блюде. Большие, красные, точь-в-точь такие же, какими он когда-то угощал Еленку в шатре у князя Дмитрия.
– Говоришь, порядки наши плохо знаешь, а сам столы вон даже где-то раздобыл, – сказал Кольцо, довольно улыбаясь.
– Чего ради друзей не сделаешь, а мы ж теперь друзья, большой Иван, – развел руками Карача.
– А яблоки откуда? – поинтересовался Княжич, ухватив своими длинными, унизанными перстнями пальцами запретный плод, доведший до греха прародительницу рода человеческого Еву.
– Так я ж рассказывал, бухарцы привезли, – напомнил татарин и, с опаской прикоснувшись к Ванькиному плечу, угодливо заверил: – Они за золото что угодно и кого угодно продадут, даже мать родную.
– Ну, Иуду, при желании, в любом племени можно отыскать, – презрительно изрек Иван, сам не зная почему взглянув на Бегича.
Евлашка побледнел и отвернулся.
– Оно, конечно, так, но эти особенно продажны. За самоцветов горсть жену своего старейшины мне в рабство продали, – насмешливо поведал Карача.
– Не может быть такого, – не поверил Разгуляй.
– В жизни всякое бывает. Да вы садитесь, ешьте, пейте, поди, оголодали с дороги, а разговорами-то сыт не будешь, – начал приглашать гостей к столу радушный хозяин.
Долго уговаривать казаков не пришлось. Так и не поставив караула ни возле коновязи, ни у входа в юрту, они всей полусотенной ватагой расселись за столами.
Поначалу пили вроде бы умеренно, но лиха беда начало. Через полчаса уже никто, спеша наполнить свою чашу, не обращал внимания на строгий взгляд есаула. Иван сидел мрачнее тучи, с откровенной злобою взирая на ордынцев, которых, как по волшебству, становилось все больше и больше.
– А почему нам бабы не прислуживают? – строго вопросил он у татарина.
В это время слуги Карачи внесли в юрту на огромных серебряных блюдах наконец-то подоспевшее жареное мясо. Блюда были настолько велики, что каждое из них тащили двое здоровенных молодцев.
– Разве можно женщинам столь важное дело доверять. Еда, она всему начало, без нее уже ничто другое не понадобится, – поучительно изрек мурза.
Спорить с ним Иван не стал, хотя еще с младенчества уверовал – добро людьми творится по велению души, а всякое паскудство – зовом ненасытной человеческой утробы. Ваньке стало не до мудрых споров, когда увидел, что здоровяки, расставив блюда по столам, не удалились восвояси. Вместе с остальными слугами они уселись по татарскому обычаю прямо на полу, за спиной у казаков.
«То, что сабель у них нет, ничего не значит. Ножами в спину бить да горло резать куда сподручнее», – подумал Княжич. Щелкнув пистолетными курками и положив перед собой булат, он сел вполоборота, так, чтобы все нехристи были на виду. Теперь в искрящихся разбойной лихостью глазах Ивана была уже не злоба, а насмешливая угроза, мол, только суньтесь, я и в одиночку вас на мелкие кусочки покрошу.
– Ты чего, брат, всполошился? – изумился Кольцо.
– Об этом лучше у хозяина спроси, – ответил Ванька, кивнув на Карачу.
Однако верный подданный царя Сибирского не оплошал и на сей раз. Похолодев от страха под недоверчивыми взглядами казаков, он все же не утратил самообладания и с виноватою усмешкою ответил:
– Серчает на меня ваш есаул за то, что девиц нету. Так я нарочно напоследок их оставил, а то ведь эти сучки мокрохвостые ни выпить, ни поесть спокойно не дадут.
Встав из-за стола, татарин хлопнул в ладоши. В ответ на поданный им знак раздались звуки музыки и в юрту длинной вереницей потянулись женщины, все, как одна, одетые в нарядные собольи шубы. Замыкали шествие трое музыкантов. Один из них своею богатырской статью да зверским видом толстой хари напомнил Княжичу царева палача Данилку.
Подойдя к столам, девки выстроились полукругом и разом скинули с себя меха, оставшись в одних шальварах из полупрозрачной кисеи. Вид полуголых женщин вызвал у станичников дикий восторг, многие аж на ноги вскочили. Даже Ванька перестал следить за татарвой, он словно зачарованный уставился на ту, которая первой вошла в юрту. А поглядеть было на что. Высокая, поджарая, с небольшою грудью да копною огненно-рыжих волос девка оказалась чуть не вовсе голой, на поясе у ней была лишь тонкая повязка из той же кисеи. Впрочем, не только прелести красавицы поразили лихого есаула. Ему вдруг показалось, что он уже когда-то видел сие очаровательное тело. «До чего ж на Надию похожа, но Надька черною была, а эта рыжая, – припомнил Княжич, пытаясь разглядеть лицо девицы, которое до самых глаз было укутано шелковым розовым платком. – От стыда, видать, прикрыла лик. Наверняка паскудник старый ее заставит нагишом пред нами танцевать», – догадался Иван и с ненавистью глянул на мурзу. Однако Карачи на прежнем месте не было. Он стоял возле музыкантов, беседуя о чем-то с обладателем звероподобной хари.
