– Не печалься, милая. Я даже память о тебе ни на кого и ни на что не променяю.
– Что ты там бормочешь? – блудливо ухмыльнулась Надька. – Никак, покаяться передо мною хочешь?
– Кому каяться и в чем – после разберемся, у нас с тобой на это время еще будет, – сердито заверил есаул.
– Зря так думаешь, – аж побледнев от страха, возразила чаровница.
Причиною ее испуга был Карача. Как только Ванька отвернулся, татарин погрозил наложнице перстом, а затем провел ладонью по своей морщинистой шее – гляди, мол, девка, ежели подведешь, за казачками вслед отправишься. Именно таким красноречивым жестом любимец хана выносил ослушникам смертный приговор.
А гульба уже переросла в настоящий загул. По примеру Надии да с молчаливого согласия хозяина и остальные девки уселись казакам на колени. Митька ухватил сразу двух.
– Пойдем отсюда, – брезгливо скуксившись, предложила бывшая княжна. Видимо, в гареме Карачи она была на особом положении, а потому сочла зазорным находиться за одним столом со своими менее благородными товарками.
– И чего тебе на месте не сидится, – недовольно пробурчал Иван, но все же встал из-за стола.
– Далеко ли собрались? – окликнул их Кольцо.
– Пойдем развеемся, заодно коней проведаю. Без меня не уходите, я скоро вернусь.
– Ну, что скоро-то, не зарекайся, – засмеялся Разгуляй. – Рыжие, они особо яростные на любовь.
Вот таким – в обнимку с девками, с чаркою в руке да блаженною улыбкой на лице, а не лежащим в луже собственной крови, он запомнился Княжичу.
31
К ночи похолодало, поэтому луна и звезды на мороз светили очень ярко, и Ванька сразу же заметил исчезновение коней.
– Это что еще за чертовщина! – воскликнул он, хватаясь за булат.
– Чего орешь как недорезанный? – равнодушно вопросила Надька.
– Не видишь, что ли, твои татары коней наших увели!
– Ну и что с того? Видать, они все сено здесь поели, вот их к другой коновязи и поставили. Пойдем, она как раз возле моей обители, – взяв есаула под руку, подруга юности повела его куда-то на другой конец ордынского стана.
– А разве ты не там живешь? – кивнул Иван на маленькие юрты.
– Скажешь тоже, разве может лиса в курятнике жить.
Идти пришлось довольно долго, но бывшая княжна не обманула. Возле дороги, уходящей в лес, действительно стоял загон для лошадей, а рядом с ним деревянный домик с плоской крышей, такие Ваньке доводилось раньше видеть в ногайском городке Сарайчике.
– А ты, гляжу, неплохо тут устроилась, почти как дома. Другие бабы не завидуют? – насмешливо поинтересовался есаул.
– Было дело, да я двоих самых бойких отравила, остальные сразу попритихли.
Услыхав столь откровенное признание, – Княжич посмотрел на Надьку с крайним изумлением.
– Чего уставился, иди, гляди своих коней, – презрительно сказала та и первою вошла в загон. Учуяв своего хозяина, Татарин радостно заржал.
– Твой конь?
– Мой.
– Смышленый, весь в тебя, – шаловливо подмигнула любимица мурзы. – Купил его иль с бою взял?
– От жены достался.
– Так ты женат, поди и дети есть.
– Есть сын, Андрейка, – с гордостью поведал Ванька. Увидав, что Надька завалилась на охапку сена и расстегивает шубу, он осуждающе добавил: – Прикройся, не то застудишь передок и не сможешь ни детей рожать, ни мурзу ублажать.
– Не беспокойся, ублажу, а детей рожать наложницам нет надобности, от них, ублюдков, маята одна. И вообще, я только раз была беременна, кстати, от тебя, поганца.
– Так у нас что, дите есть? – вновь воскликнул Княжич.
– Никого у нас с тобою нету, плод я вытравила, наверно, оттого и пустоцветом сделалась.
– Как так вытравила? – упавшим голосом переспросил есаул.
– Что да как, какая разница? Ты, чай, не девка, тебе сия наука вряд ли понадобится, – с гадючьей злобой прошипела женщина, но в глазах ее при этом блеснули слезы.
– Тогда рассказывай.
– О чем?
– О том, как докатилась до жизни эдакой, – усаживаясь рядом с бывшей полюбовницей строго приказал Иван. Да какой там полюбовницей, считай, женой, ведь почти год вместе прожили.
– Отчего ж не рассказать, коль есть о чем, – привалившись к Ваньке под бочок, покорно согласилась Надия. – Не сердись, я ведь только дома поняла, что пребываю в тягости, – пояснила она.
– А почему ко мне не возвернулась?
– И что бы я в станице вашей делала? С сосунком возилась да с войны тебя ждала, как твоя матушка? Ну уж нет, это не по мне.
– Конечно, дитя убить да в блудницы податься гораздо веселей, – недобро усмехнулся Княжич.
– А как еще мне было поступить? Хоть хана Крымского сынок, которому меня отец просватал, и оказался глупей барана, но все одно бы понял, что дите-то не его, а так я даже за девицу сошла.
– Как же ты наш грех сподобилась прикрыть? – удивился Иван.
– Много будешь знать, скоро состаришься, – строго осадила его Надька и, в свою очередь, насмешливо сказала: – До чего ж ты, Ваня, любопытен к нашим бабьим хитростям. Сразу видно, возле мамки рос, непонятно, как ты воином сделался.
– Наверно, жизнь заставила, – нисколько не обидевшись, задумчиво промолвил есаул.
– Ну а меня она, с твоею помощью, продажной сукой сделала, как говорится, каждому свое. Одним словом, с замужеством все гладко обошлось, и зажила я, словно птица в золоченой клетке.
– Почему как в клетке?
– А как еще гарем-то назовешь. Это, друг любезный мой, похуже тюрьмы. Хотя в темнице я, хвала аллаху, покуда не бывала.
– А мне вот довелось, – тяжело вздохнув, признался Ванька.
– Кто ж тебя, такого смелого, туда упрятал?
– Об этом после, лучше расскажи, как в Персию попала.
– Да все по твоей милости, ты же приучил меня единственною быть, а тут нас целый гарем, вот и стала в отместку мужу ночью к стражникам ходить.
– И он тебя за это не убил?
– Хотел, но жадность обуяла. Это ж только на словах поруганная честь крови требует, а на деле и деньгами может успокоиться. Видно, муженек мой решил, зачем добру зря пропадать, да и продал меня персам в рабство. Я ведь, Ваня, дорого стою.
Не дожидаясь, когда бывший полюбовник спросит о ее нынешней цене, блудница гордо заявила:
– За меня персидский шах три тысячи червонцев отдал.
«Нашла, дура, чему радоваться», – скорее с жалостью, чем с удивлением, подумал Княжич, а вслух спросил:
– Дальше-то что было?
– Чем дальше, Ваня, тем страшней, – откровенно пожаловалась Надька. – В Крыму-то я женой царевича была, пускай и не единственной, а в Персии рабой-наложницею стала.
