Грозного, мать царевича Дмитрия.
Расценив молчание ошалевшего от его слов Княжича как знак согласия, он протянул ему ладонь, на которой лежал принесенный воеводой перстень.
– Вижу, ты согласен, тогда бери назад знак нашей дружбы, и пожмем друг другу руки.
Однако атаман уже сумел преодолеть свое волнение и принять решение, но совсем не то, что думал Годунов. Встав на ноги, Иван дерзко усмехнулся, твердо заявив:
– А вот это без меня.
– Что без тебя?
– Без меня за власть бодайтесь.
– Испугался, что ли? – с издевкой вопросил Борис.
– При чем тут страх, просто не желаю с собратьями по вере воевать. Я еще в отрочестве дал слово православных христиан не убивать, – ответил Ванька.
– И перед кем поклялся? – насмешливо, но уже более миролюбиво полюбопытствовал Годунов.
– Да пред самим собой, а уж хотя бы самого себя-то надо уважать, – задорно подмигнул ему Иван. – Да и зачем одну и ту же глупость дважды совершать. Хватит, раз уже поддался на посулы Шуйского, тот тоже обещал меня боярином и атаманом всего Дона сделать. Так тогда причина хоть имелась пойти на службу царскую, ровней стать хотел своей возлюбленной, она ж княгинею была, а чем все кончилось – Елену погубил и сам в застенке оказался.
Годунов прекрасно был осведомлен о побоище, которое устроил Княжич в вотчине у Новосильцева, и обо всем, что было после. Вновь тяжело вздохнув, он промолвил с явным разочарованием:
– Садись, чего вскочил-то. Стало быть, не хочешь порадеть за отечество.
– Ты свой корыстный интерес с интересами отечества не путай, – бесстрашно возразил Иван. Он нисколько не боялся Годунова, скорей, наоборот, жалел его и хотел предостеречь от грядущих бед. – Коли все, как ты предполагаешь, приключится, и бояре да князья взбунтуются, они ведь так же словесами о служении отчизне прикрываться станут. Непременно заблажат, что ты не богом данный государь, а самозванец. Я-то их повадки тоже знаю и прекрасно помню проповеди Шуйского о том, что нет на свете лучше доли, чем преданно служить власти, богом ниспосланной. Послушай моего совета, не садись не в свои сани, не лезь в цари и наследника престола, как зеницу ока, береги. Если с ним что случится, тень царевича-младенца над твоею головой тучей грозовой повиснет.
Княжич ожидал, что Годунов рассердится, да выгонит его, а то и что-нибудь похуже учудит, но тот лишь погрозил перстом и доверительно сказал:
– Мне, атаман, твои советы не нужны, советчиков и без тебя хватает. Думаешь, я сам не понимаю, что начнется, как только Федор Иоаннович помрет. Для того и подбираю людей надежных да удачливых, а ты на моей памяти единственный, кто из застенка государя Грозного живым ушел.
– Понимать-то, может, понимаешь, но, видно, позабыл, что такое русское междоусобие и чем оно кончается. Не с него ли иго началось. Ведь сперва князья между собою перегрызлись, а уж потом татары появились, – напомнил Княжич.
– Ну, теперь такого не случится, татарва нынче не в силе, – заверил Годунов.
– А ляхи? Шляхтичи народ назойливый, как только вы между собою сцепитесь, они опять с войной нагрянут и попытаются какую-нибудь сволочь, которая служить им согласится, на престол державы русской возвести. Католики ж давно мечтают нас в свою веру обратить, – возразил ему Иван. – Потому и говорю – без меня за власть бодайтесь, что ваша склока такою кровью может обернуться, какой Святая Русь и при орде не видела.
– Ты думаешь, я ради власти черту душу запродать готов? Нет, Ваня, ошибаешься, властью я уже насытился. И поверь, не так она сладка, как многим кажется, – с досадою изрек Борис. – Я о счастье детушек своих забочусь. Не хочу, чтобы какой-нибудь безумец колотил их посохом железным, как меня царь Грозный колотил.
– А не опасаешься, что за твои грехи им-то и придется отвечать? – спросил неугомонный Ванька.
На сей раз он все же вывел из себя всесильного боярина.
– Ладно, хватит разглагольствовать, ступай. С тобою, вижу, не договориться, – окинув атамана гневным взглядом, распорядился Годунов и положил в карман лежавший на ладони перстень.
«Скорей бы царевич подрастал, не то загубят Русь бояре, он-то, говорят, в отличие от братца своего блаженного, в батьку нравом удался, видно, потому и сплавили в Углич вместе с мамкою», – подумал Княжич, направляясь к выходу.
– Постой, – остановил его Борис. Порывшись на столе, он протянул Ивану какой-то свиток. – На-ка вот заместо перстня. Негоже покорителя Сибири без награды оставлять, а ты и тут единственный, кто уцелел из всех казачьих атаманов, что с Ермаком ходили за Урал. Ступай в приказ, скажешь тамошнему дьяку, мол, я распорядился отписать тебе какую-нибудь вотчину осиротелую, их немало нам в наследство от государя Грозного осталось.
Княжич, не привыкший быть перед кем-либо в долгу, очень кстати вспомнил Маметкула.
– Есть у меня надежный человек, для твоих дел вполне бы мог сгодиться.
– Кто таков? – поинтересовался Годунов без особой радости.
– Племяш хана Кучума, хочет к русскому царю на службу перейти, возле крыльца с тобою встречи дожидается. Вояка знатный, больше всех нам докучал в Сибири.
– А он, как ты, не заартачится?
– Не должен. Маметкул же здесь чужак, кроме как на службу царскую, ему некуда податься, да и наши заморочки с властью ордынского царевича навряд ли станут волновать.
– Ну что же, и на том спасибо, – кивнул Борис. – А теперь ступай в приказ, да выбери имение к Москве поближе, может быть, еще одумаешься, – понадеялся он, хотя в душе решил впредь не связываться с казаками, слишком уж они горды да своенравны. Это-то его и сгубит. Во время смуты казаки станут главною опорой как обоих самозванцев, так и других искателей престола державы русской вроде Митьки Трубецкого да Ваньки Заруцкого
40.
Когда Иван уже переступил порог, Годунов опять его окликнул:
– Говоришь, поклялся православных христиан не убивать, а как же слуги государевы, которых ты в имении своей княгини положил?
– Нелюди не в счет, они антихриста отродье, поэтому вне всякой веры пребывают, – ответил Княжич.
7
Из великокняжеских палат лихой казачий атаман вышел с чувством если и не страха, то изрядного душевного волнения. Было ясно, Годунов ни перед чем не остановится и при первом же удобном случае попытается взойти на престол, однако волчье Ванькино чутье подсказывало – добром это не кончится. Впрочем, даже сам Иван, конечно, не догадывался, насколько сбудутся его предположения, что царствование Бориса обернется погибелью не только ему, а и жене, и сыну, да кабы только им, в кровавой круговерти русской смуты сгинет половина населения Святой Руси.
