Игуменья не обманула. Белокурая богиня сидела у окна и неотрывно глядела вдаль, за монастырский вал, на вершине которого еще виднелись из-под снега желтые стебли травы, напоминая Елене о минувшей осени, о коротком женском счастье, что явилось к ней в дикой степи в образе отважного красавца Ваньки-есаула.
Залетевший сквозь приоткрытое оконце шалый ветерсквозняк растрепал ее чудные волосы и загасил стоявшую на подоконнике свечу, но Еленка даже не шелохнулась. Новосильцев поплотнее прикрыл дверь, сердце князя билось так, что казалось, готово было выпрыгнуть из раненой груди. «Венчаться вознамерился, дуралей мечтательный, а захочет ли княгиня свою жизнь с больным да нищим стариком связать?» – усомнился он, аж похолодев при мысли, что гордая красавица может его отвергнуть.
Однако царев посланник и в самом деле был уже не тем, что несколько месяцев назад, до поездки на Дон, до встречи с Княжичем. Полная опасностей воинская жизнь научила Дмитрия Михайловича преодолевать свой страх, и не только перед врагом. Подойдя к красавице, он приобнял ее за плечи, тихо вымолвив:
– Все сроки вышли, видно, не приедет к нам Иван.
– Не приедет, – словно эхо, прозвучал в ответ исполненный страданием Еленкин голос.
– На Москву надо ехать.
– Да, надо ехать, – вновь отозвалось жалобное эхо.
Прикоснувшись к источающему нежное тепло прекрасному женскому телу, Новосильцев ощутил прилив уверенной силы и почти забытого мужского желания. Уже не сострадание, а страсть заставила его сказать:
– Елена, будь моей женой.
Княгиня вздрогнула и наконец-то оглянулась. Ее огромные глаза полны были слез, а чарующе припухлые губы кривила горькая усмешка.
– Благодарю за честь, но боюсь, невесту вам придется в другом месте поискать. Вот приедем в Москву, там и сыщите. Я же нынче не то что в жены, но и в полюбовницы не очень-то гожусь.
Прикрыв руками живот, Еленка еле слышно прошептала:
– В тягости я.
Услыхать подобное признание от любимой женщины хоть для князя, хоть для мужика – всегда удар, да не какойнибудь, а прямо в лицо. Однако Новосильцев научился достойно переносить удары судьбы. Покраснев от смущения, но не снимая ладоней с плеч возлюбленной, он уверенно изрек:
– Тогда тем более нам надо обвенчаться. Ты даже не можешь себе представить, что значит на Руси без мужа родить.
– Очень даже могу. Думаете, в Речи Посполитой к блудным девкам иное отношение? Нет, везде одно и то же. Только мне теперь уж все равно. Одного хочу, чтоб поскорей страдания мои кончились, – обреченно ответила Елена.
– А как же дите? О себе не хочешь, так хоть о нем подумай.
Сей совет поверг красавицу в смятение. Уткнув лицо в колени, она со стоном вымолвила:
– Если б не ребенок, я бы уж давно зарезалась, только им и живу.
Князь Дмитрий попытался обнять ее, но дочь шляхетского полковника, вдова литовского вельможи и любовница Ваньки-есаула не нуждалась в его сочувствии. Встрепенувшись, белокурая богиня выпрямила свой точеный стан и, улыбнувшись сквозь слезы, с укором заявила:
– Не надо, пустое это, не люблю я вас.
Новый удар оказался посильнее прежнего. Дмитрий Михайлович аж пошатнулся, получив столь прямой, безоговорочный отказ.
– А у нас, у русских, говорится, мол, стерпится – слюбится, – попытался пошутить царев посланник.
– Нет, с меня довольно. Я уже однажды попыталась любовный грех замужеством прикрыть, да только ничего хорошего из этого не вышло.
Говорить больше было не о чем, однако наступившее молчание неожиданно нарушил настойчивый стук в дверь. Желая положить конец нелегкому для них обоих разговору, Еленка вскликнула:
– Входите.
В келью вошла игуменья в сопровождении худого, высокого монаха с лицом, заросшим черной, под стать его рясе, бородой.
– Вот, привела, как ты просил, – кивнула Маша на своего спутника. – В твоей обители прикажешь обождать?
Вести расспрос опричника-монаха лучше было бы наедине, но Новосильцев решил не оставлять Елену, вспомнив о ее намерении наложить на себя руки.
– Зачем, пускай заходит. У меня секретов от княгини нет.
– У тебя-то, может, нет, да надо ли красавице про Романову погибель и другие страсти на ночь глядя слушать? – с сомненьем вопросила игуменья.
– Надо, – вмешалась в разговор Еленка. Несмотря на свой отказ, литвинка оценила порыв князя Дмитрия, и ей хотелось узнать хоть что-нибудь о прежней жизни пусть и нелюбимого, но единственного близкого человека.
«Стало быть, я не совсем тебе безразличен, может быть, еще и передумаешь», – глянув в колдовские, излучающие тревожное сочувствие глаза красавицы, подумал неудачливый жених.
Приободренный надеждой, он благожелательно изрек, обращаясь к монаху:
– Входи, мил человек, присаживайся, в ногах, как говорится, правды нет.
– Благодарствую, ваша милость, только люди мы простые, не с руки нам пред князьями сидеть, я уж лучше постою, – ответил тот, тая насмешку в черных, словно уголь, с вороватым блеском глазах.
– Как знаешь, – помрачнел Дмитрий Михайлович.
– Игуменья сказала, что ты видел, кто именье Новосильцевых громил.
– Конечно, видел, коли сам в погроме том участвовал, – без утайки ответил чернец.
– Ну, так рассказывай.
– Да рассказывать-то шибко не о чем, будто сам не знаешь, как наш Грозный-государь ослушников карает, – вздохнул раскаявшийся грешник и с явной неохотой начал свое повествование – Почитай, уж лет пятнадцать назад это было. Как-то осенью, после вечерней молитвы, заявился в трапезную Грязной, прервал хмельной кураж да огласил царев указ – назавтра ехать в вотчину Романа Новосильцева, что стоит у Коломенской дороги, и доставить изменника в Москву, на расправу.
– Что-то не пойму, – перебил монаха Новосильцев. – То про молитву, то про хмельной кураж вещаешь?
– Одно другому не помеха, – со снисходительной усмешкой пояснил монах. – По крайней мере, в кромешном войске было так заведено. Мы ж, опричники, святою братией считались, а игуменом у нас сам Иван Васильевич состоял. Так вот, крикнул Васька охотников мятежного князя ловить. Желающих нашлось – хоть отбавляй. Ну, понятно дело, и я средь них. В путь отправились на следующий день. Предводительствовал нами все тот же Грязной, да еще его племянник, тоже Васька. Ближе к сумеркам до места добрались, но до времени в лесу таились. Лишь когда совсем стемнело и все огни в имении погасли, пошли на приступ. Хотя, какой там приступ, так, одно название. Челядь княжеская как только нас увидела, сразу по углам попряталась. И то сказать, кто ж решится на верных слуг царевых руку поднять. Правда, князь Роман за сабельку схватился, когда мы в его опочивальню ворвались, но что толку-то. Скрутили да на Москву свезли. Вот и все, пожалуй.
