– Прямо уж и кончится, – усомнился Ванька.
– Конечно, кончится, – заверил Дмитрий Михайлович. – Поверь мне, человеку, на делах посольских зубы съевшему. Осень на носу, а в непролазной грязи да снегах рыцарская конница непривычна воевать. Значит, как и в прежние разы, возьмут поляки передышку до весны или вовсе мир заключат, до лучших для себя времен оставят покорение Руси.
Новосильцев отхлебнул вина и, немного помолчав, торжественно изрек:
– Так что, есаул, не зря твои товарищи сложили головы. И Московию, и Дон спасли они от латинянского нашествия, а заодно славу воинству казачьему добыли. Теперь не только мне, но и всяким Шуйским да Мурашкиным ясно стало, что дворянские полки, опричниной обескровленные, ни к черту не годны. Нынче вся надежда лишь на вас, вольных воинов. Ты вопрос мне задал – уходить казакам или нет? Отвечу честно, Иван, не знаю, решайте сами. Я только одного хочу, чтоб все вы поняли, к какому делу великому причастны.
Князь, как и Ванька, одним духом допил свой кубок, после чего тут же попросил:
– Налей еще, давай помянем Ярославца, да расскажи мне, как хорунжий принял смерть свою.
Принимая наполненную чашу, Новосильцев заметил дрожь в руке Ивана, а было разрумянившееся от вина лицо его вновь стало бледным.
– Погиб Сашка, как и жил, достойно, – ответил Княжич, отрешенно глядя на виднеющееся сквозь приоткрытый полог звездное небо. Часто прерывая рассказ глотками хмельного зелья, есаул поведал князю Дмитрию о подвиге Ярославца. – Тяжко мне, Дмитрий Михайлович, столь печально на душе никогда еще не было. Глаза закрою – Сашку вижу. Он ведь самым лучшим был из всех из нас, – закончил свое повествование Иван.
Новосильцев попытался было возразить, но Княжич впервые за все время их знакомства повысил на князя голос:
– Не спорь со мной, я это твердо знаю. Ты просто Сашку не сумел понять, не любил он выхваляться да речи правильные говорить, оттого и оставался неприметным. Ведь не мы с тобой, всех наставлять да поучать привыкшие, а он за отечество и веру голову сложил. Настоящий человек был Сашка, оттого иначе поступить просто не сумел. Ты вон Кольцо упомянул, а знаешь, почему атаман за тобою не пошел? Потому что через злобу на царя с боярами переступить не смог, а Ярославец смог.
Желая успокоить Ваньку, Новосильцев тихо вымолвил, положив ему руку на плечо:
– Не казни себя, Иван, нет твоей вины в его погибели. Все же знают, чья задумка-то была. Не пожертвуй собою Ярославец, ты бы сам взорвал шляхетские орудия.
Уже изрядно захмелевший Княжич снисходительно взглянул на царского посланника и назидательно изрек:
– Дожил, князь, ты до седых волос, но истины простой так и не усвоил. Между помыслом и делом длинный путь лежит. Иной раз всей жизни не хватает, чтоб его пройти.
Возразить на это было нечего. Ванька между тем опять налил вина и сердито вопросил:
– Ты вот в разных странах побывал, много всякого народу видел, скажи на милость, во всем свете так заведено или только на Руси, что сволочь всякая благоденствует, а люди добрые в нищете да безызвестности пребывают и вообще, подолгу не живут?
– Везде одно и то же, Ваня, – нет в жизни справедливости, но у нас, пожалуй, в особенности, – тяжело вздохнув, ответил Новосильцев.
– Так я и знал. Мнится мне, что нету ни хороших, ни плохих народов, и не из-за разной веры войны на земле идут. Сражение добра со злом на белом свете происходит, проще говоря, бог с дьяволом воюют, и у нас, похоже, на Руси черти ангелов одолевают. Меня хорунжий польский в благодарность за то, что не убил его, из плену отпустил, а знакомец наш, Евлашка Бегич, пулей встретил. Так что, князь, не столь поляки с татарвой да турками страшны, сколь свои злодеи, доморощенные. Если дальше так пойдет, они быстрее нехристей люд русский изведут, твой любимый царь тому пример. От сабель супостатов куда меньше православных воинов полегло, чем от поганых рук его опричников, – задумчиво промолвил Ванька, вопрошающе взглянув на князя Дмитрия протрезвевшим взором.
Тот лишь пожал плечами и ответил честно:
– Не знаю, Ваня, может, ты и прав, только мне твои слова хуже острого ножа сердце ранят. Я ж не вольный казак, а слуга государев.
– Вот и я не знаю, что мне завтра говорить братам, когда они опять на Дон засобираются. Ну а коли так, давай-ка еще выпьем, без вина от наших скорбных дел умом рехнуться можно, – усмехнулся Ванька и шаловливо подмигнул своими пестрыми очами. – Пей, Дмитрий Михайлович. Мне отец Герасим как-то сказывал, мол, князь Владимир Киевский поначалу хотел Русь в магометанство обратить, да вовремя одумался. Понял, что без зелья хмельного его народец с тоски помрет. Прямо так и объявил – веселие Руси есть в питии, иначе нам не житие.
И, прекратив свои мудреные споры, царев посланник с есаулом напились. Напились до беспамятства, до полного умоисступления, чтоб хоть на время одолеть тоску, которой вечно мается истинно русская душа.
6
– Поначалу я, Никитушка не хотел их в свое войско принимать, только татей
3 мне тут недоставало, но Митька Новосильцев настоял, стал царевой грамотой размахивать, да на волю государеву ссылаться. Ты же знаешь Новосильцевых – тихони упертые, как станут на своем, с места не сдвинешь. Одним словом, покориться пришлось. Отвел им под постой деревню дальнюю в надежде, что разбойнички сами разбегутся. А дело вон как обернулось. Хоть на поклон к станичникам иди теперь.
– Чем ж они тебе так услужили, Петр Иванович, – отрываясь от обильного угощения, поинтересовался Никита Одоевский, приведший в помощь Шуйскому боевитых рязанских ополченцев в аккурат на следующий день после сражения. Воеводой был он никудышным, но как боец считался лучшим во всем московском войске, оттого и состоял при государе главным телохранителем. Само его прибытие уже означало, что царь Иван изрядно озабочен ходом ратных дел.
– Не мне, а всем нам, воеводам. Не устои вчера казачий полк, так мы б сейчас не осетрину трескали, – князь презрительно кивнул на уставленный яствами стол, – а шеи брили, под секиру палача готовили. Он же, мадьяр проклятый, чуть без конницы меня не оставил.
– А казаки здесь при чем? – уже с явным интересом вопросил Одоевский.
– Казаки тут такого натворили, даже верится с трудом, что силой только одного полка можно было это совершить. Поначалу гусарам королевским, отродясь не знавшим поражений, так бока намяли, что те в бегство ударились. Потом к шляхетским пушкам прорвались и взорвали весь пороховой припас. Полыхнуло, аж отсюда было видно, – Петр Иванович кивнул на окно. – Я уж думал – светопреставление началось. Католики, понятно дело, ошалели, а наши варнаки тем временем пробились к броду да обратно на этот берег ушли. Дрались, как волки, половину воинов потеряли и почти что всех своих старшин. Митька Новосильцев раненый обратно их привел.
– И что теперь? – осторожно осведомился князь Никита.
