Как только Княжич вышел, Игнат дрожащим от обиды голосом спросил:
– Ну так что же мне сказать княгине?
– Скажи, чтоб впредь не перины да скамейки скупала, а пушки с порохом. Хотя, и это вряд ли вам поможет, – пробурчал себе под нос хорунжий и, тяжело вздохнув, принялся уже по-доброму увещевать Игната. – Княгиня – баба молодая, почти девчонка, какой с нее спрос, но ты-то – старый, битый жизнью казак, как не поймешь, что не допустит царь, чтоб под боком у него лихие люди поселились. Тебя послушать, получается, деды наши просто так, из озорства, на край Руси бежали. Сам-то на кой черт на Дон подался, коль все так просто? Взял бы нож, зарезал своего барина и в родной деревне станицу основал. Да через месяц, много через два найдутся доброхоты, которые донесут на вас, и государь пришлет сюда своих карателей.
– Тогда выходит, что не я собрался на покой, а ты бежишь, как заяц, от ярыжек царских, – уже без злобы, но с явным осуждением промолвил старый сотник.
Митька было вновь хотел вспылить, однако, посмотрев в глаза Игнату, сразу же уразумел – Добрый все прекрасно понимает и остается в вотчине лишь для того, чтоб защищать Елену. Порозовев от стыда – старик намерен смерть принять ради запоздалой безответной любви своей, а он над ним куражится, Митяй смущенно предложил:
– Игнат, ты все-таки подумай хорошенько, мыслимо ли дело – с горсткою бойцов супротив карательного войска устоять. Может, лучше княгиню с князем на Дон забрать?
– Не поедет никуда Дмитрий Михайлович, ему жить совсем немного осталось, не захочет он гнездо родное покидать. Пани Елене тоже лучше здесь пока побыть, – задумчиво изрек Игнат и, спохватившись, что едва не разболтал чужую тайну, строго заявил: – Хватит разговоры говорить. Лучше, чем Иван сказал, не скажешь. Кто до дому собрался – ступайте с Дмитрием, а кто со мной решил остаться – задержитесь, обмозгуем, как нам вотчину укрепить. Хорунжий прав, рано или поздно псы царевы все одно сюда пожалуют.
К немалому удивлению Разгуляя, у Игната нашлись сподвижники. Выходя из горницы, он оглянулся и увидел, что с десяток казаков, в том числе Никита, остались с сотником.
– А ты что здесь позабыл? – спросил хорунжий Лысого.
Чуток смутившись, тот пояснил:
– Князь Дмитрий обещал меня грамоте обучить. Как только книги мудрые читать смогу, тоже подамся восвояси.
– Мы уходим завтра в полдень, время образумиться у вас еще есть, – предупредил Разгуляй несговорчивых собратьев.
На душе у Митьки было неспокойно, верней сказать, паскудно. Как он ни старался убедить себя, что поступает верно и никого не предает, а лишь пытается спасти товарищей, – легче от этого не становилось. Догадавшись о – переживаниях хорунжего, Бешененок, как всегда, нахально посоветовал:
– Да плюнь ты на Игната. Наверняка Иван княгиню за ночь уломает, и поедет она с нами, как миленькая. Тогда хрыч старый вперед нас с тобой за нею побежит.
– Ты так думаешь?
– А что тут думать. Ну, не коней же атаман, на самом деле, отправился стеречь.
– И то верно, – повеселел Митяй. Посмеиваясь над влюбленным стариком, они отправились испить винца. Когда еще возможность такая будет. Зимой в степи заснеженной не шибко загуляешь.
– Игнат, а Ванька все же остается, или нет? – кивнув ушедшим вслед, спросил Никита.
– Думаю, останется. Хотя, его, скаженного, сам черт не разберет, – ответил Добрый.
Основания надеяться на то, что Княжич не покинет вотчину, у сотника были. Однажды, проходя мимо окон Еленкиной светелки, Игнат нечаянно услышал их с Аришкой беседу. Позже, глядя на княгинины старания, он понял, дите здесь собирается растить. Для того и вся ее затея с братством воинским, чтобы Ваньку при себе удержать. Оно и правильно – на Дону младенцы еще хуже баб приживаются.
Действительно, рожали полонянки казачат довольно часто, но большинство из них помирало в младенчестве. Однако те, кто выжил, становились коренными казаками, цветом вольного Донского воинства. Княжич, Разгуляй и Лихарь с Бешененком были ярким тому примером.
«Может, Ваньке про дите сказать, тогда он непременно останется, – засомневался Добрый, но ревность одержала верх в его влюбленном сердце. – Пущай катится на все четыре стороны, бес кучерявый, – решил Игнат. – От него княгине нашей одни страдания».
33
Покинув воинский совет, Иван направился на конюшню. Первым делом он напоил коней и дал им корм, чтоб ночью не побеспокоили. Затем стал растапливать печь. Печки были в имении повсюду, в том числе на конюшне. Добродушная Елена постаралась, чтобы всем, даже тварям бессловесным, было тепло в ее доме.
Вскоре камни, из которых сложен был очаг, раскалились докрасна.
– Ну, теперь-то тебе на холод грех пенять, – улыбнулся Ванька, припомнив, как Еленка не далась ему в санях, и принялся сооружать постель. Накидав огромный ворох сена, он накрыл его периной, той самой, что привезли из Москвы. Покончив с трепетными хлопотами, Княжич скинул сапоги и прилег на краешек постели. Разомлевший от жары да сладостных мечтаний, есаул не заметил, как заснул.
Еленка заявилась уже после полуночи. Как она ни торопилась к Ванечке, задержали домашние дела. Сначала долго не могла спровадить Аришку. Ну не скажешь же девчушке – изыди, милая, мне к полюбовнику идти пришла пора. Потом пришлось возиться с хворым мужем. Что б там ни было, но Новосильцева она жалела, а потому заботилась о нем, как могла. Пройдя по переходу, соединявшему конюшню с теремом, неверная жена, крадучись, словно вышедшая на охоту кошка, спустилась с лестницы и остановилась в двух шагах от спящего Ивана.
«Сына по отцу его Андреем назову», – решила грешница, взирая на по-девичьи красивый лик возлюбленного.
Спал лихой казак, как подобает истинному воину, чутко, словно зверь, а потому сразу же почувствовал Еленкин взгляд и открыл глаза. Как и при первом их свидании, на плечах княгини была соболья шуба Новосильцева, однако на сей раз ее божественное тело скрывала длинная, белая сорочка.
– Еленочка, – блаженно улыбаясь, прошептал Иван. Медленно вздымая тонкий шелк, он начал целовать точеные ноги любимой, но, увидав пристегнутый к голени кинжал, остановился.
«Какая же я дура. Зачем рассказала ему про Вишневецкого. Пусть бы думал, что я честная вдова. На таких порой еще охотней, чем на девушках, женятся», – пожалела Еленка, легкомысленно забыв о своем нынешнем муже. Поведя округлыми плечами, она сбросила шубу, вынула кинжал и разрезала сорочку от ворота до подола. Легкий шелк, скользнув по ее нежной коже, упал к ногам.
– Люби меня, – смущенно попросила красавица. Устыдилась гордая шляхтянка не своей прекрасной наготы – что уж там, коли дело до дитя дошло. В этот миг ее заботило совсем иное. Заметит или нет, гадала несчастная, украдкой глядя на свой живот. Но ошалевший от счастья Ванька вновь не заметил, ни крохотных веснушек, ни потемневших сосков, ни Еленкиной полноты. Уложив любимую в постель, он принялся ласкать ее.
