Преданный державе русской, но не ее правителям, Княжич, побывав в Москве, окончательно утратил веру в святость царской власти. На гулянке по случаю своего избрания в атаманы он так и заявил:
– Грозный-государь нам не указ. Пускай в Москве вначале наведет порядок, потом на Дон суется. Мы же будем не за страх, а как совесть повелит, служить отечеству и вере.
А послужить пришлось. Снова в Диком Поле появились татарские чамбулы. Почуяв слабость обескровленной войной Московии, крымцы вновь пошли в набеги на порубежные русские селения. Княжич первым понял – это лишь цветочки.
– Надо воронье поганое окоротить, не то быстро обнаглеют и всей ордой навалятся. Тогда не только московитам, но и нам несладко придется, – сказал он казакам.
День и ночь мотались по степи высланные Иваном дозоры. Напав на след грабителей, они слали к атаману гонца, и тот вел своих станичников в бой. Шли с охотой все, включая бывших недругов. Стычки с татарвой давали немалую прибыль, особенно когда поганых удавалось перехватить на обратном пути – не вернешь же их добычу побитым хозяевам.
3
За день до прибытия в станицу Строганова к Княжичу явился Лунь.
– Иван, лазутчики ордынцев отыскали, – сообщил Андрюха.
– На Русь идут, или обратно, в Крым?
– К себе, паскуды, пробираются. Правда, проку с них мало поимеем. Без обоза, налегке возвращаются, с одними пленницами.
– Поднимай казаков, – распорядился Ванька. Немного помолчав, он проникновенно вымолвил: – Какой же ты все-таки дурень. Да разве есть что-нибудь дороже наших девок? Лучше их во всем свете не сыскать.
– А как же литвинки? – хотел спросить Андрей, но не решился.
– Выступаем в ночь. Надо нехристей сонными накрыть, иначе они полонянок вырежут да попытаются удрать. Разгуляя с Бешененком предупреди об этом.
Застать татар врасплох не получилось. За версту учуяв казаков, ордынцы окружили себя пленницами и принялись расстреливать станичников, осадивших перед плачущими бабами своих коней. Одна из стрел вонзилась в шею Княжичу. Увидав, что атаман поранен, Митька было дал приказ отойти, мол, после нехристей прижмем, все одно им деться некуда.
– Не смей, – не замечая своей раны, крикнул Ванька. – Ежели отступим, они их непременно перебьют, а догоним сволочей иль нет – бабка надвое сказала.
– Так что же делать? – растерянно спросил Разгуляй.
– Делай, как я, – решительно ответил Ванька и рванул вперед, на татарские стрелы. В этот миг он видел пред собой лишь женщину с мальчонкой, которые бились, словно пойманные птицы, в руках у ордынцев.
Лебедь снова доказал, что не напрасно носит свое имя. В сажени от несчастных он вдарил задними копытами и, взвившись над землей, не врезался, а влетел во вражью толпу.
Сделать так, как атаман, сумел один лишь Бешененок, но и этого хватило с лихвой. Оказавшись перед выбором, резать баб или спасать свои бритые головы от Ванькина с Максимкиным клинков, несколько ордынцев отпустили пленниц, и в прорыв устремились остальные казаки. Вскоре половина крымцев была изрублена. Остальные, побросав оружие, взмолились о пощаде.
– Живой? – весело спросил Ивана разгоряченный боем Бешененок. – Давай, стрелу хоть выну, а то кровищи натекло с тебя, как с барана недорезанного.
– Да уж вынь, сделай милость, не все ж тебе в меня их пускать.
Помрачнев, Максим достал кинжал, срезал оперение и, выдернув стрелу, сердито вымолвил:
– Тоже мне, нашел, о чем вспоминать. Ты, вон, батьку моего убил, а я молчу, не попрекаю.
– Не серчай, это я так, без задней мысли, просто к слову пришлось.
– Да ну тебя, – отмахнулся Бешененок и подался было от греха подальше, но тут же обернулся. Кивнув на нехристей, он уже не просто злобно, а с лютой ненавистью снова вопросил: – С ними как прикажешь поступить?
Сам татарин-полукровка, ордынцев Максимка ненавидел не меньше Княжича, правда, по иной причине. Это на Дону все просто – во Христа веруешь, равенство казачье признаешь, так и живи себе в станице на здоровье, а какого роду-племени твои родители, никто не спросит. Иное дело в Крыму. Урожденных от татарок казачат ордынцы почитали выродками, плодом поругания мусульманских женщин неверными. Попадись такой им в руки, его ждала не просто неминуемая гибель, а позорная, мучительная смерть. Бешененок знал про это, да не от кого-нибудь, от своей мамы, единственной, кого любил взращенный нелюдем-отцом парнишка, потому что сам он не был нелюдем.
– А ты как полагаешь? – вопросом на вопрос ответил Княжич.
– Полагаю, всех их надобно прикончить. Недостоин снисхождения тот, кто от врага за спины баб да ребятишек прячется.
– Вот и я так думаю. Пойди, распорядись, – Ванька указал на обиравших пленников станичников, которых было меньшинство. Большинство же казачков уже вовсю красовались перед отбитыми у крымцев девками.
– Хватит крохоборничать, вы еще портки с них сраные снимите, – презрительно изрек Максим, подъехав к барахольщикам. Те тут же бросили свое неблаговидное занятие и, опасливо косясь на Бешененка, вскочили на коней.
За минувший год малый сильно подрос да возмужал и стал считаться одним из лучших бойцов в станице. Бешененком назвать его, не опасаясь получить по морде, теперь могли лишь Княжич, Лунь и Разгуляй. Остальные звали, как покойного отца, Бешеным.
– Что ж еще-то с ними делать? – недовольно пробурчал кто-то из станичников.
– А то сами не знаете, – недобро улыбнулся Максим и первым рубанул ближайшего татарина. Остальные казаки охотно последовали его примеру.
Как только началась резня, за спиной Ивана раздался истошный вопль:
– Господи, да что же это деется!
Оглянувшись, он увидел давешнюю бабенку, ту самую, над которой пронесся Лебедь.
– Нашла, кого жалеть, – удивился Ванька, с интересом разглядывая спасенную им полонянку. Это была женщина лет тридцати, кареглазая, высокая, статная. Вовсе не похожая лицом на Елену, она напомнила ему любимую гордой посадкой головы да пышной грудью, к которой прижимала мальчика лет десяти-двенадцати, видать, своего сына.
– Так ведь люди же, – едва не плача, сказала заботливая мамка. В отличие от остальных, на ней даже не было шубейки, видать, татары отобрали, зато изодранное платье шито из дорогого, красного сукна «Наверное, купчиха, а может быть, дворянка», – подумал Княжич и строго вопросил:
– А ты знаешь, что сейчас бы эти люди с вами сделали, отбейся они от нас? А что с тобой и сыном стало бы, попади вы в их поганый Бахчисарай, где человеков, как скотину продают?
– Где уж мне. Это ты, видать, все знаешь, – гордо ответила бабенка.
– Конечно, знаю, потому что самому вместе с мамой в Диком Поле довелось погулять, объедков ордынских отведать.
Перепалку их прервал подъехавший к Ивану Разгуляй.
