Мария было направилась к постели, но Иван остановил ее.
– Сдурела, что ли, зачем дитя тревожить? Я вон на ковре прилягу. Видала, какой ковер, персидский, мне его побратим подарил.
– Тот, про которого купец рассказывал? – Он самый.
– Не мое, конечно, бабье дело, но неужто ты и впрямь собрался на край света ехать, спасать его? – изумилась Маша.
– Тут не только в побратиме дело. Правильно сказал Максимка – все одно теперь мне здесь житья не будет.
– Это почему? Вон как тебя все уважают.
– Долго объяснять, да и не привык я пред людьми чужими душу наизнанку выворачивать. Давай-ка лучше спать.
Княжич наконец-то встал из-за стола и улегся на ковер. Заботливо укрыв его, Мария помолилась на иконы, после чего спросила:
– Огонь гасить?
– Свечи погаси, а лампадка пусть зажженной останется. Она всегда горит, такой обычай еще моя мама завела.
6
Несмотря на то, что крепко выпил, сразу же заснуть Иван не смог. Ныли простреленная шея и чувственное сердце, что больше – сразу не поймешь. В глубине души Княжич был почти что рад приезду Строганова. Купчишка как бы вырвал Ваньку из привычного круговорота опасной, но однообразной и, как ни странно, ставшей скучной для него казачьей жизни. После расставания с Еленой он так и не сумел вернуться на круги своя. Стычки с татарвой, засады и погони утратили былую остроту. Даже радость воинских побед не грела душу, как прежде. Все меркло, казалось мелким и никчемным при воспоминании о красавице литвинке. Вот и нынче, едва взглянув на Машу, Иван невольно сравнил ее с любимой. В отличие от других бабенок, в этой гордячке было что-то схожее с Еленкой. По крайней мере, так ему показалось.
«Решено, иду Ивана выручать, иначе вовсе в этой жизни потеряюсь. Но ведь путь в Сибирь через Москву лежит, а там и до именья Новосильцевых рукой подать. Можно будет по дороге их проведать», – засыпая, подумал Княжич.
Во сне ему приснилась любимая. Ощутив, как наяву, прикосновение прекрасного Еленкиного тела, он вздрогнул и размежил веки.
Рядом с ним лежала нагая Маша, стыдливо прикрывая руками грудь. На губах ее играла шаловливая улыбка, но в глазах стояли слезы.
– Не бойся, это я, – ласково сказала полонянка, и тут же жалобно добавила: – Коль не нравлюсь, так скажи, я уйду.
– Нравишься, – дрожа от возбуждения, ответил Ванька и крепко обнял женщину.
Почуяв бедрами его вздыбленное мужское достоинство, та с грустью вымолвила:
– Мне, конечно, можно, а сейчас, наверное, даже нужно соврать, но себя-то не обманывай. Соскучился по бабе – вот и все дела.
Княжич ничего ей не ответил, вместо этого начал целовать ее горячие губы, шею и пышную грудь.
– Да будет тебе, после нацелуешься, ежели желание не пропадет. Иди ко мне скорей, горе луковое.
Сама раздвинув лепестки своего заветного цветка, женщина умело помогла любовнику войти в себя. Как только Ванька одарил Машу семенем, она участливо спросила:
– Ну, как, полегчало или нет?
– Да, вроде, полегчало, – виновато улыбнулся Княжич.
– Вот и славно. Стало быть, не зря я хвасталась, что умею раны исцелять, особенно сердечные. А теперь пусти меня.
– Не пущу, мой теперь настал черед тебя уважить.
– Неужто еще хочешь?
– Хочу.
– Ну, тогда держись, – шутливо пригрозила Мария. При этом в черных глазах ее блеснули уже не слезы, а откровенно блудливые искорки.
Крепко обхватив чуток опешившего Ваньку руками и ногами, она сжала свое сладостное место, придав ему почти девичью узость, и с каким-то почти звериным неистовством предалась соитию. На сей раз полюбовники излились вместе. Чтоб не вскрикнуть, полонянка укусила Ивана за плечо и затихла. Очнувшись, она тихо прошептала:
– Хорош, ничего не скажешь, можешь бабу осчастливить, – затем уже насмешливо распорядилась: – Слезай, казак, чай, не кобылу оседлал.
Видя, как любовник не торопится ее покинуть, женщина вильнула своим роскошным задом, да так ловко, что тот свалился на свой любимый персидский ковер.
– Не спеши, ночка длинная.
«Да, не знаю уж, как Митьке, а мне таких встречать еще не доводилось», – подумал кой-чего видавший в этой жизни атаман, а вслух изрек:
– Дурной вы, бабы, народ, сами толком не соображаете, что творите.
– С чего ты так решил? – обиженно спросила Маша.
– Да тебя хотя бы взять. Поначалу говорила, мол, даже не надейся, а потом сама пришла, – напомнил Княжич.
– Ну и что, я же не какая-нибудь потаскуха, чтоб хвостом крутить да цену набивать себе, я честная женщина. Пока тебя не полюбила, надежд напрасных не сулила. А как поняла, что такого храброго, красивого да еще несчастного в придачу мне больше никогда не повстречать, так и пришла.
Уткнувшись в Ванькино плечо, Маша тихо всхлипнула, но уверенно, пытаясь, видно, убедить саму себя, заключила:
– По любви отдаться – вовсе не грех.
Княжич попытался обнять ее, однако сумасбродством гордая русская бабенка вполне могла сравниться с прекрасною шляхтянкой. Оттолкнув Ивана, она уселась на него верхом и, утирая слезы, заявила:
– Да и мужа надо было наказать.
– Не любишь его, что ли, – насмешливо поинтересовался Ванька.
– Даже и не знаю, как сказать, – откровенно призналась Мария. – То люблю, то ненавижу. Затащил меня, ревнивый черт, в захолустье, не захотел одну в Москве оставлять, и бросил нехристям на растерзание, а сам поехал свои дела торговые улаживать.
– Он у тебя купец?
– Да нет, стрелецкий сотник, но торговлей тоже промышляет. Муженек мой ради денег на все горазд, – в голосе стрельчихи прозвучала злая насмешка.
– На тебя, как погляжу, не угодишь. С таким добытчиком живи и радуйся, а ты нос воротишь. Аль он жадный очень?
– Да нет, грех жаловаться, Мне и детям муж ни в чем не отказывает. У нас их двое. Сергунька младший, – кивнула Маша на лежащего в постели мальца. – А еще Алеша есть, тот дома, за хозяина остался.
– И давно ты с ним? – спросил Иван.
– Считай, полжизни, в пятнадцать лет меня родители замуж выдали.
– Я же говорю, вас, баб, сам черт не разберет. Как так можно – полтора десятка лет с мужиком прожить, двух детей ему родить умудриться, и до сих пор не знать, любишь его ай нет?
– Смутный он какой-то, Ванечка, и очень жестокий. Сказать по правде, боюсь я своего благоверного.
– Так давай я порешу его, – шутливо предложил атаман.
– Еще чего удумал, – не на шутку возмутилась Мария. – А я что буду делать? С детьми по миру пойду?
– Зачем по миру идти, оставайся у меня, будешь атаманшей.
