Накинув прямо на сорочку драгоценный мех, она захлопнула сундук.
– Андрейка ежели проснется, пальни через окно, – кивнула атаманша на пистоли, что висели над ее роскошной, но безмужней постелью. – Я услышу – мигом прибегу.
– Ну вот еще, дитя стрельбой пугать. Коли титьку запросит, я его без всякого предупреждения на сеновал к вам принесу, – шутливо пригрозила кузнецова дочь. Подруги как бы поменялись местами – Еленка сделалась похожей на ошалевшую от счастья девку на выданье, а Аришка на ее мудрую наставницу.
– А где Иван? У Никиты иль на башню к Игнату пошел?
– Говорю ж тебе, он на конюшне.
– Ну так я пошла?
– Да уж иди.
Как только за Еленой закрылась дверь, Арина горестно вздохнула, уложила Андрейку в колыбель и стала прибирать разбросанные по полу наряды.
16
Иван тем временем был занят далеко не атаманским делом. Осмотрев конюшню начальственно-придирчивым взглядом, он вновь ругнул Доброго:
– Совсем пораспустил Игнат народ, стойла-то, пожалуй, целую неделю не чищены. Чем на пьянку отправлять людей, лучше бы заставил их дерьмо конячье выгрести.
Коря сотника отборным матом, Княжич взял лопату и принялся готовить место для постоя своего любимца. Для начала он разгреб навоз, затем разворошил лежавшую возле стены копешку сена. Случайно взгляд его упал на отдушину, которая была прикрыта чурбачком.
Наверно, наши казачки эту стенку ставили, вон как размахнулись, тут не то, что ветру пролететь, человеку можно пролезть. Вырезанная в нижнем венце сруба дыра была и впрямь не уже Ванькиных плеч.
Толком сам не зная для чего, Княжич откатил чурбак. Увидав в отдушине снег, он стал кидать его в поильное корыто, которое нерадивые Еленины сподвижники не удосужились наполнить водой перед своим отъездом.
– Погоди чуток, сейчас напьемся, – попытался успокоить Иван сердито фыркнувшего Лебедя. Тот с явным возмущением тряхнул серебряною гривою, как бы говоря «Да что ж за бестолочи здесь живут» и принялся лизать подтаявшие льдинки. Обходиться снегом вместо воды что для казаков, что для коней казачьих дело, в общем-то, привычное.
Корыто оказалось вместительным, и атаману пришлось изрядно потрудиться.
– Целую пещеру вырыл из-за этих лодырей, – озлобленно подумал Ванька, водворяя на место чурбак. Жажда мучила не только коня, но и его хозяина, потому он начал разжигать очаг. Ну не грызть же лед на пару с Лебедем, а бежать, как баба, с коромыслом к проруби для лихого атамана было вовсе не с руки.
Когда в печи заполыхал огонь, Иван поставил рядом с ней бадью, наполненную снегом, после чего присел на перину, которая по-прежнему лежала возле очага. Храня память о любимом, Еленка запретила даже прикасаться к ней.
Не прошло и получаса, как послышались шаги на лестнице. Гордую поступь красавицы литвинки Ванька смог бы различить из тысячи других.
– Никак, похлебку вознамерился варить? – раздался за его спиной певучий Еленкин голос.
Княжич встрепенулся, но, уловив в словах любимой явную насмешку, не бросился навстречу ей, а лишь понурил голову да тихо вымолвил:
– Нет, просто воду хочу добыть.
– А не проще ли сходить к колодцу?
– Не знал, что он у вас имеется.
– Имеется, еще в начале лета Игнат с Петром соорудили, – поведала Еленка и прикоснулась к Ванькиной щеке холодными, как лед, дрожащими пальчиками. – У меня теперь все есть, даже сын. Тебя вот только не хватает, – ласково добавила она и улеглась Ивану на колени. – Ну, здравствуй, Ванька-есаул.
– Здравствуй, пани Елена.
Взглянув в огромные синие глаза княгини Новосильцевой, неверный полюбовник сразу понял, что давно прощен и по-прежнему любим.
– Поцелуй меня, – жалобно, как зря обиженный ребенок, попросила отчаянная атаманша и сама припала к Ванькиным губам. Тот принялся ласкать чудные волосы да нежную, с мокрыми от молочка сосками грудь подарившей ему сына женщины.
Далее все было, как в волшебном сне. Овладев любимой, Княжич испытал такое наслаждение, что почти лишился чувств. С Еленкою творилось то же самое. Очнувшись от блаженного беспамятства, она сначала еле слышно прошептала:
– Побудь во мне, я так соскучилась, – затем изо всех сил обняла Ваньку руками и ногами, решительно заявив: – Все, больше никуда тебя не отпущу, теперь вовек не вырвешься из моего капканчика.
– Да зачем мне вырываться, Еленочка. От любви, как от судьбы, не уйти, а ты – любовь моя, – улыбнулся Ванька.
– Нет, любимых-то мы сами выбираем, но по жизни нас ведет провидение господне, – печально возразила синеглазая вещунья.
– Сами, говоришь. Ну, это как сказать. А не судьба ли нас свела тогда в дубраве, и не она ль, злодейка, все время разлучает, – помрачнев, ответил Княжич.
Призадуматься да загрустить Ивану было от чего, снова удалой казак оказался пред тяжким выбором. Ничего дороже и родней Еленки с сыном для него на белом свете не было. Однако там, на столбовой дороге атамана ждали верные друзья, которых он повел, да не в какой-нибудь набег на ногаев, а в дальнюю страну Сибирь, на помощь названному брату. Конечно, можно послать купца куда подальше и распустить казаков по домам иль передать начальство Разгуляю. Но тогда на Дон ему уже возврата нет. Променять товарищей на бабу – это значит стать предателем похуже Захара Бешеного. Корысть, она и есть корысть, ее понять хоть можно, но такое малодушие станичники просто не поймут и не простят, тут никакие прежние заслуги не помогут.
Выбор за лихого атамана сделала Елена прекрасная со свойственной дочери шляхетского полковника отчаянной беспечностью. Заметив Ванькину печаль, она ловко выскользнула из его объятий и строго приказала:
– Хватит словесами мудрыми играть. Расскажи-ка лучше, как жил, часто ль мне изменял?
– Да разве можно, Еленочка, тебя познав, другую полюбить, – искренне возмутился Княжич. Про Машу он благоразумно умолчал по ее ж совету, а более виниться было не в чем.
– Врешь, наверное, но молодец, что врешь, – шаловливо усмехнулась умница-красавица, однако тут же тревожно вопросила: – А где дружки твои – Митька, Лунь, Максимка?
– На московской дороге дожидаются. Мы ж за Уралкамень собрались, Сибирь у татарвы отвоевывать.
– А сюда зачем пожаловал? – певучий голос литвинки дрогнул, а ее огромные глаза стали еще больше от навернувшихся слез.
– Сказать по правде, на тебя да на сына посмотреть, – честно признался Иван.
– Ну, спасибо, благодетель, и года не прошло, как обо мне с Андрейкой вспомнил. Оно, конечно, лучше поздно, чем никогда, – язвительно промолвила княгиня-атаманша и попыталась встать, но Княжич удержал ее.
– Я ж не знал о смерти Дмитрия Михайловича, думал, вы с ним душа в душу живете, не хотел покой ваш нарушать. А про то, что ты должна была родить, мне Митяй совсем недавно сказал.
