– Значит, в последний раз вы ее видели…
– Я принес ей чай с ромашкой в одиннадцать, перед тем как лечь спать. – Он схватил край покрывала, обернул его вокруг пальцев.
Элис, сморщившись, посмотрела на меня, потом снова на него:
– Кристофер, я понимаю, что это трудно, но если вы все время будете фокусироваться на том, что произошло, это съест вас.
– А что, если вы не сможете ее найти?
– Мы найдем ее. Но мне нужно, чтобы вы поняли, – из-за того, что в прошлый раз ее изнасиловали и вспороли ей живот, нет причин… Что случилось?
Он напрягся. Выпрямился:
– Изнасиловали?
Элис кивнула:
– Когда ее похитили.
– Ее не насиловали! Кто это сказал?
Элис кивнула, продолжая держать руку на его плече:
– Многие жертвы насилия не говорят об этом своим партнерам. Иногда они чувствуют себя виноватыми, хотя в этом нет их вины, это…
– Она бы сказала мне. – Он снова наклонился вперед. – Между нами нет никаких секретов. И никогда не было.
* * *
Толпа журналистов в зеркале заднего вида расплылась, а потом совсем исчезла, когда мы свернули на Кэмберн-Вью-авеню. Грохотавшая по радио старая песня «Фу Файтерс» закончилась, и в салоне раздалось пиканье.
– Сейчас девять часов, вы слушаете радио «Каслвейв FM». В эфире новости. У нас в студии доктор Фредерик Дочерти. Доктор Дочерти…
Выключил радио.
Элис провела руками по рулю:
– Может быть, он не насиловал ее восемь лет назад?
– Почему это он ее не насиловал? Он же насиловал Рут Лафлин.
Элис вывела машину на главную дорогу, ведшую в Каузкиллин:
– А может быть, он не насиловал ее до тех пор, пока не вколол снотворное?
– А может быть, у него не встал? Или у него не было времени? Или она просто не сказала Кристоферу? Неуместное чувство вины, ты так, кажется, сказала. Или…
В кармане зазвонил мобильник, не мой официальный, а другой, одноразовый. Достал. Нажал на кнопку:
– Да?
Из трубки захрипел голос Раскольника Макфи:
– Ты нашел мою малышку?
– Ищем.
– Тик-так, Хендерсон. Тик-так. Твой жирный друг плохо выглядит.
– Ему нужен врач.
– А мне нужна моя дочь. Помнишь, каково это? Когда знаешь, что какой-то ублюдок ее похитил?
Мимо пронеслись дома и магазины, потом Элис свернула на указателе с надписью «ГОРОДСКОЙ СТАДИОН». Над домами возвышался шпиль Первой национальной кельтской церкви. По лобовому стеклу растеклась дождевая капля.
– Ты меня слышишь, Хендерсон?
– Мы действуем так быстро, как только можем, понятно? Как только что-нибудь узнаем, я тебе позвоню.
– У твоего жирного друга остался один глаз, значит, и два уха ему не нужны, так ведь? Почему бы не отправить тебе одно ухо по почте?
– Мы… – Я закрыл глаза и прислонился лбом к окну. Дорожная вибрация проникла мне под череп. – Я все помню. Мы делаем все, что в наших силах. Так быстро, как только можем. Мы найдем ее.
– Ты все понял.
45
Чуть дальше вниз по улице, напротив дома, где жила Рут Лафлин, стояла одинокая патрульная машина, ее синие с белым сигнальные огни вертелись, и попадавшие в их свет дождевые капли превращались в сапфиры и бриллианты.
По идее, напротив этого места должна была клубиться толпа журналистов, но пока там никого не было, если не считать одинокого фотографа из какого-то местного листка.
Вообще-то Лора всегда была популярной. Большинство людей не могли даже имен вспомнить двух других выживших, не говоря уже о четырех других женщинах, погибших восемь лет назад.
Я отошел от окна спальни.
Матрас почти наполовину сполз с двуспальной кровати. У стоявшей рядом с дверью тумбочки выдвинуты все ящики. Двери платяного шкафа раскрыты настежь, вещей внутри нет. Юбки, кофты и брюки разбросаны по полу вместе с носками и трусами. Рамки висевших на стенах фотографий перекошены, стекла в трещинах.
Элис присела на краешек кровати, сплела пальцы рук, ее нитриловые перчатки скрипнули.
– Он убьет Дэвида, как ты думаешь?
– Кажется, по комнате кто-то с бейсбольной битой прошелся.
Я наклонился, поднял с пола плюшевого медведя. Он был совсем древний, серый, меха на нем почти не осталось, грудь вся в заплатках, как у монстра Франкенштейна. Посадил его на комод, прислонил спиной к стене, чтобы на пол не свалился.
В дверь просунул голову констебль в униформе. Большие уши, кривой нос, волосы подстрижены так коротко, что их почти не видно на голове.
– Спустился к соседу снизу. Старый пердун, глухой как бревно, ничего подозрительного не слышал.
– Почему отпечатки пальцев не сняли?
Поднял плечи почти к самым ушам:
– Все криминалисты заняты в доме Лоры Страхан. Придется ждать, пока они там все закончат. Сокращение штатов и все такое.
Элис встала:
– Потрошитель приходит в дом Лоры Страхан, и она уходит с ним, даже не захныкав. Почему здесь не так? Почему повсюду следы борьбы?
Пол в прихожей был завален плащами и куртками. Я, стараясь не наступать на них, прошел в гостиную. Оба кресла опрокинуты. Тот, кто похитил Рут, вырвал подушки из дивана, через прорези в коричневом вельвете торчала набивка. Трехсекционный электрокамин разбит, перед окном на полу валялся телевизор, экраном вниз.
– А что, если Рут узнала его? – Я пошевелил носком ботинка разбитое стекло из фотографической рамки. – Она бы не пошла с ним без сопротивления. Особенно после того, что он с ней сделал.
Из квартиры под нами заревел хеви-метал. Не удивительно, что меломан снизу совсем глухой.
Я медленно повернулся на триста шестьдесят. Хмуро взглянул на развороченный сервант – перед ним на полу валялись разбитые тарелки и листы бумаги.
– Он явно что-то искал. Все сначала обшарил, а потом разгромил.
На кухне то же самое, и в ванной комнате содержимое медицинского шкафчика разбросано по всему полу.
Элис присела на корточки и стала рыться в бутылочках и флакончиках. Хмуро посмотрела на меня:
– Ее антидепрессанты пропали. Она мне сказала, что совсем недавно получила свежие рецепты на нортиптилин. Тут пачки три-четыре должны были лежать.
– На что ему ее антидепрессанты?
– Ну… если смешать нортиптилин с алкоголем, получится очень неплохое успокоительное.
