Ее голос перекрывает фоновую музыку, хотя губы не двигаются.
– С момента нападения на меня и до того момента, когда я пришла в себя в реанимации, все было как в тумане. Какие-то фрагменты яснее, другие… как будто глядишь на дно колодца, а там, на дне, блестит что-то острое. Острое и опасное.
Она прислоняется к бойнице и смотрит вниз. Камера переключается и наплывом идет ей на спину.
Новая сцена. Ярко освещенная белая комната, стены затянуты чем-то вроде прозрачной полимерной пленки, но сказать наверняка трудно. Что-то происходит с картинкой, и самые яркие участки изображения тянутся вверх через весь экран. Комната пульсирует, приближаясь и удаляясь, затем кренится на одну сторону, пока в центре кадра не появляется большая тележка из нержавеющей стали с лежащей на ней актрисой, изображающей Лору, только актерская версия моложе и привлекательней. Ее руки и ноги привязаны к стойкам тележки, и еще несколько витков веревки – одна по груди и под мышками, другая по бедрам – удерживают ее накрепко. Голая, за исключением пары положенных в нужные места полотенец.
– Я помню запах больше, чем что-либо другое. Что-то вроде моющего средства и хлорки, и еще что-то… немного походит на горячий пластик? И еще играла классическая музыка.
Затихают звуки «Лунной сонаты» Бетховена.
– А он… – Ее голос прерывается. Пауза. – На нем был белый фартук, а под ним… Под ним… Скорее всего, это был хирургический костюм. Я точно не… Я была как в тумане.
В кадр входит мужчина, одетый так, как описала его Лора. Рот скрыт под хирургической маской, остальная часть лица размыта, просто неразличимое месиво, полученное с помощью видеоэффекта.
Затем крупным планом шприц – игла становится громадной, приближаясь к камере. Потом экран чернеет. Потом на экране появляется что-то, напоминающее отдельную больничную палату.
– Следующее, что я помню, это четыре дня спустя, я лежу на кровати в реанимации. Задыхаюсь от аппарата искусственной вентиляции легких, подключена к полудюжине мониторов, и медицинская сестра бегает и вопит, что я пришла в себя.
Элис налила чай.
– Всю мою жизнь, с тех пор как я была маленькой девочкой, я хотела иметь детей. Мою собственную семью, чтобы любить и заботиться о ком-то так, как мой отец никогда не заботился обо мне.
Я взял печенье с ванильным кремом.
– Но доктора сказали, что теперь это невозможно. Что Потрошитель вынул это из меня, когда… Когда он меня вспорол.
Новая картинка. Роскошный кабинет, стены обшиты деревом, по стенам куча сертификатов в рамках. За большим дубовым столом сидит худой лысеющий мужчина. На нем темно-синий костюм и ярко-красный галстук. Сопроводительная надпись под кадром: «ЧАРЛЬЗ ДАЛЛАС-МАКАЛПАЙН, СТАРШИЙ ХИРУРГ-КОНСУЛЬТАНТ, БОЛЬНИЦА КАСЛХИЛЛ».
В голосе напыщенность закрытой частной школы и едва скрытая презрительная усмешка.
– Конечно, когда Лора попала ко мне, у нее вместо внутренностей было месиво. Просто чудо, что она не экс-сангвинировала в машине «скорой помощи». – Холодная улыбка. – Это значит «истекать кровью до смерти».
Да что ты? А не пошел бы ты куда подальше со своими важными словами мальчика из частной школы.
– К счастью, ей очень повезло оказаться у меня на операционном столе. В противном случае…
Монолог доктора Высокомерного прервали три коротких удара.
Входная дверь.
Элис вздрогнула:
– Ты ждешь кого-нибудь, потому что я никого не…
– Я открою.
Закрыл за собой дверь в гостиную. Проковылял, постукивая тростью, по запятнанным половицам прихожей. Посмотрел в дверной глазок.
Линзу заполнила розовато-серая лысая голова.
Открыл поочередно все четыре замка, раскрыл дверь:
– Хитрюга.
Он явно какое-то время не брил голову – над ушами торчала кайма сероватой щетины. Еще больше щетины на наборе из нескольких подбородков. Под слезящимися, налитыми кровью глазами висели складки кожи. На левой щеке, чуть ниже виска, ссадина. Запах лосьона после бритья смешивался с гнилой луковой вонью затхлого пота.
На полу у ног пара оранжевых пластиковых пакетов из супермаркета.
Хитрюга пару раз мигнул, затем широкая улыбка перекосила ему лицо. Он бросился вперед, обнял меня, пригвоздив мои руки к бокам и крепко сжав. Засмеялся:
– Ну, наконец-то! – Потом отклонился назад, отрывая мои ноги от пола. – Как твои дела? Я тут просто задыхаюсь. Мы сможем выпить?
Я не мог не улыбнуться:
– Отпусти меня, старый развратник.
– О, не будь таким сдержанным. – Еще одно объятие, и он выпустил меня из своих рук. – Думал, что так и не сможем вытащить тебя оттуда. Выглядишь дерьмово, между прочим.
– Ты достал что я просил?
Он сунул руку в мятый пиджак и вынул конверт. Протянул мне.
Ладно. Несколько неожиданно.
Я попробовал еще раз, раздельно и медленно:
– Ты. Принес. Мне. Пушку?
8
Хитрюга провел рукой по лицу, отчего оно изменило форму:
– Алек мне бы его не продал, говорит, что карма от этого испортится.
Я открыл конверт. Он был набит смятыми десятками и двадцатками. Должно быть, сотни три или четыре. Совсем неплохо. Плечо Хитрюги дрогнуло, когда я похлопал по нему рукой:
– Этого слишком много на карманные расходы. Ты…
– Не будь идиотом. Это на пушку. Мне ее Алек не продаст, а тебе – продаст. Он просто ненормальным стал с тех пор, как увлекся буддизмом. – Пухлая рука Хитрюги полезла в карман пиджака и извлекла из него самоклеющийся желтый листок для заметок. Прилепил его мне на грудь. Номер мобильника, написанный красной шариковой ручкой. – Но это на завтра. А сейчас мы с тобой выпьем или нет?
– Завтра? Я хотел…
– Я знаю. Не так легко найти кого-нибудь, кто рискнет продать пушку копу, а? Алек хоть и действует на нервы, но зато молчать умеет. – Хитрюга поднял плечи к ушам. Потом опустил. – Мы ее завтра сделаем. Я обещаю.
Да ладно, что значит еще одна ночь после двух лет ожидания? Ну, проживет она лишние двадцать четыре часа на этом свете, что из этого? Все равно ведь сдохнет.
Логично.
Я кивнул в сторону квартиры:
– Чаю?
– Ты шутишь, наверное? Чай? Когда ты только что вышел на свободу? – Подмигнул. Сунул руку в один из пластиковых пакетов, стоявших у его ног, и извлек пару бутылок. – Шампанское!
Пошел вслед за мной в квартиру, стоял и ждал, пока я снова закрою дверь на все четыре замка, после чего я втолкнул его в гостиную.
