Он взял кусок мяса и швырнул его через стол.
Собаки бросились вперед, щелкнули челюсти. Одна из них успела схватить мясо, едва кусок шлепнулся на пол, другой же досталось только вылизать кровавое пятно на полу.
Раскольник переложил нож в левую руку, вытянул вперед правую. Улыбка погасла.
– Уильям Макфи.
Элис опустила взгляд на выпачканные в крови пальцы, красные и коричневые пятна с черными сгустками. Проглотила слюну. Пожала руку.
Потом он протянул руку мне.
Ладонь была липкая, пальцы, холодные и скользкие, оставили красные полосы у меня на коже. Он крепко сжал мою руку, костяшки пальцев взвыли. Я сжал его руку в ответ, стиснул зубы и не менял выражения лица до тех пор, пока он не повернулся к Бабз.
Потом я встал в Стандартную Позу Офицера Полиции, Сообщающего Плохие Новости: ноги на ширине плеч, руки за спиной.
– Мистер Макфи, мы вынуждены предположить, что ваша дочь Джессика была…
– Она шлюха. – Его рот изогнулся в горькой гримасе. – Совокупляется с этим безбожником… из Данди. – Лезвие ножа снова врезалось в мясо. – Отца своего позорит на закате жизни его. Повернулась спиной к Спасителю нашему. – Оскалился на бутылку виски, как будто та спорила с ним. – Не дочь мне эта сучка.
– Вы о Потрошителе слышали?
Раскольник взглянул на меня, отрезал еще кусок мяса. Только собакам его не кинул, а сам откусил добрую половину. Прожевал. Хлебнул еще виски.
– Тогда это Суд Божий. Наказана она за грехи ее. Все мы будем наказаны, когда время придет.
Что-то влажное скользнуло по моей руке, я вздрогнул, не смог сдержаться. Одна из немецких овчарок стояла рядом со мной, нюхала выпачканные в крови пальцы. Кто это был, Уголек или Пепел, сказать трудно, но псина была огромная. Клиновидная голова двигалась взад и вперед, мышцы перекатывались по широкой спине, тело изгибалось из стороны в сторону. И уши торчком.
– Эта сука заслуживает смерти. – Раскольник взял нож в правую руку, приставил лезвие к груди, в промежуток между шрамами, и медленно провел им слева направо. Сначала ничего не произошло, потом вдоль полосы выступила кровь, заполнив разрез, перелилась за края и потекла вниз по коже. Его губы издали слабый вздох.
Элис приоткрыла рот, потом закрыла. Взглянула на меня. Потом снова на ярко-красную линию, на капли, стекающие вниз по груди.
– На самом деле она не мертва, ну, возможно, не мертва, в том смысле, что, конечно, она может быть мертва, но другие женщины, похищенные Потрошителем, оставались живыми по меньшей мере три дня, перед тем как находили их тела, поэтому имеются веские основания верить тому, что она все еще жива…
– Она не мертва? Как такое может быть, что она не мертва? Конечно же она мертва, это Суд Господень.
Собачий язык еще раз скользнул по моей руке, теплый и скользкий. Пес пробовал меня на вкус…
Я стоял не шевелясь.
Элис откашлялась.
– Она может быть мертва, но есть шанс, что она еще…
– Вы говорите, что ее не касается Суд Господень? Вы это говорите? – Он ударил ножом по мясу, костяшки пальцев на ручке ножа побелели. Голос низкий и холодный. – Вы говорите, что она выше Бога?
– Я не…
– Никто не может быть выше Бога. Никто! – Нож снова врезался в кусок мяса.
Элис взвизгнула и попятилась.
Пес перестал лизать мою руку, шерсть на загривке встала дыбом, зубы оскалились.
Бабз положила руку на приклад Тэтчер:
– Полегче.
Я слегка отодвинулся от овчарки:
– Все в порядке, давайте успокоимся. Доктор Макдональд ничего не говорила о Боге, она просто сказала…
– Никто не избегнет Суда Господня. НИКТО!
Глухое ворчание, рык.
Бабз вытащила Тэтчер и направила дуло в лицо Макфи:
– Самое время положить нож, мистер Макфи.
Я кивнул:
– Давайте все просто успокоимся, о’кей? Мы можем поговорить об этом.
Бабз щелкнула затвором:
– Не надо пороть горячку, да? Мы спокойны, мистер Макфи, не так ли? Спокойны?
– Сказал Господь Господу моему: сиди одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих, жезл силы Твоей пошлет Господь с Сиона, господствуй среди врагов Твоих. – С каждым словом все громче и громче.
– А вот это совсем не круто, мистер Макфи. Я ведь могу подумать, что другими словами это можно понять как «Выстрели мне в морду, пожалуйста».
Он сорвал газету со стола. Первая страница Телеграф была залита кровью, на ней, над большой фотографией тента криминалистов где-то на пустыре за Блэквол Хилл, заголовок: «СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА СНОВА НАНОСИТ УДАР», – и вставка: фотография Клэр Янг с мобильного телефона, на какой-то рождественской вечеринке. Широченная улыбка, сверкающий зеленый колпачок, надетый под залихватским углом, и громадные бутафорские серьги.
– Господь одесную Тебя, Он в день гнева Своего поразит царей; совершит суд над народами, наполнит землю трупами, сокрушит голову в земле обширной, из потока на пути будет пить, и потому вознесет главу.
Пес приблизился, слюна из пасти капала на металлический пол. Другая псина вылезла из-под стола.
Я сжал в руке лом:
– Послушайте, мистер Макфи, опустите нож.
– Спокойно, мистер Макфи, не надо нарываться.
Он швырнул газету под ноги:
– Помоги мне, Господи Боже мой, спаси меня по милости Твоей, да познают, что это – Твоя рука и что Ты, Господи, соделал это, они проклинают, а Ты благослови, они восстают, но да будут постыжены, раб же Твой да возрадуется, да облекутся противники мои бесчестьем и, как одеждою, покроются стыдом своим.
Лицо Раскольника распухло и налилось кровью, жилы на шее вздулись, лезвие ножа дрожало, отбрасывая блики в свете голой лампочки.
Бабз напрягла ноги.
– Мистер Хендерсон, доктор Макдональд? Может быть, вам нужна небольшая поддержка…
– Никто не избежит Суда Господня!
Я врезал ломом по крышке стола:
– Все, хватит!
Уголек и Пепел уже не рычали – они бросились на меня.
В одну секунду мир наполнился шерстью и зубами, вслед за этим – БУМ! Обрез вздрогнул в руках у Бабз, выплюнув облако дыма. Один из псов врезался мне в грудь. Мы рухнули на пол в сплетении рук и лап, тонна воющей овчарки пригвоздила меня к холодному металлическому полу. Ребра обожгло, боль пронзила правую часть тела. О господи, она в меня попала…
Вскрикнула Элис.
Другой пес завис в прыжке, и Тэтчер рявкнула снова.
Звук в контейнере был оглушающий, он отразился от каждой стены и кувалдой расплющил мне череп. Пса же отбросило к столу, где он и остался лежать, скуля и завывая.
