— Не знаю, может, и пошла бы. А ты знаешь, как туда вернуться? Я и не думала, что это возможно.
— Не знаю. Но я ищу.
Тэрри ее не принял вовсе.
Он-то как раз, в отличие от Лизи, получил новую должность и теперь, чувствуя себя важной птицей, сидел в кабинете на двадцать третьем этаже офисного здания в центре, куда Марику не пустили. Еще на проходной сообщили: «Без записи? Тогда, милочка, нет. Увы. Таков приказ от директора». А Тэрри Штольд, собственно, директор и есть.
Значит, дошел. Значит, попросил денег. И значит, скурвился.
Как предсказуемо.
«Что ж, — с долей желчи думала Марика по пути к машине, — сколько бы он ни попросил (сто тысяч или сто миллионов), деньги уплывут от него, а компания вновь прогорит, потому что если человек прошел Магию и ничего не осознал, то будущее повторит прошлое. Как пить дать повторит».
Хотя кто она такая, чтобы судить? Может, Тэрри превратится в миллиардера и построит свою империю? Может, он сумеет удержать деньги и ему уже не нужно будет учиться?
Кто-то едкий и крайне саркастичный крякнул в голове: «Ну-ну».
В общем, провал. От Тэрри Штольда она никогда не узнает, каким путем тот попал на Магию и знает ли, как туда вернуться.
Ну и ладно. Не очень-то и хотелось встречаться с этим прыщавым ублюдком.
Резко и зло, словно вторя мыслям хозяйки, завелся мотор седана.
* * *
— Не знаю. Я правда не знаю, — старческие руки дрожали, и оттого рыжеватая струйка чая лилась в чашку неровно, волнами; то и дело постукивал, опускаясь на фарфоровый побитый край, носик заварника. — Я газету читал, когда-то объявление увидел. Я сначала забыл о нем, дня на три, а потом почему-то вспомнил. Думаю: старый, немощный, куда мне? Газету много раз откладывал, но все никак не мог забыть. Там говорилось: «Однажды пройдете секретный Уровень и получите все, что хотите». Помню, еще крупным шрифтом было выделено «ВСЕ, ЧТО ХОТИТЕ».
Бенджамин сидел на скрипучем стуле и смотрел в чашку, будто объявление было напечатано на ней. На Марику он смотрел редко, будто стеснялся.
В соседней комнате кто-то зашуршал, зашевелился. Слабым голосом позвал:
— Бенджи? Принеси мне воды…
— Иду, Хелен! Несу.
Приготовленная кипяченая вода уже стояла на столе под кухонным шкафчиком, Бенджамин подхватил стакан и скрылся в соседней комнате. Послышался ласковый тихий говор, шорох простыней, увещевания.
— Вот и славно, моя хорошая, вот и хорошо…
Стакан вернулся на место через минуту полупустым.
Поймав взгляд Марики, дед виновато пожал плечами.
— Я его там не оставляю, у кровати. Она иногда встает, шевелит руками, может уронить. Лучше еще раз принесу.
Марика кивнула, будто соглашаясь на право существования такой логики; хотя кто она такая, чтобы разрешать? Но Бенджамин вздохнул с облегчением: боялся, что осудят?
— Я знал, что, скорее всего, не дойду, — продолжил он сам, без напоминания, — но должен был попробовать. Моя Хелен к тому моменту совсем плохая стала — ее болезнь сильно подточила…
— А что за болезнь? — не удержалась Марика, хоть и понимала: невежливо, а при словах «синдром Маркисса» отметила, что болезнь сложная, но излечимая. При наличии средств.
— Вот я и пошел. Авантюрист, наверное. А может… — дед подошел к скрипучему стулу и сел; глаза его стали грустными, а взгляд обратился внутрь. — Может, отчаяние уже толкнуло. Я ведь и сам к тому времени почти ослеп, а как я мог, будучи слепым, помочь ей?
Непричесанная голова качнулась в сторону спальни.
— А теперь могу. Теперь я вижу. И хожу нормально — колени больше не болят. Я прошел его, этот Уровень. Благодаря вам прошел, — в первый раз с того момента, как Марика шагнула в пропахшую лекарствами крохотную двухкомнатную квартиру, Бенджамин посмотрел прямо на нее. — Мне вас Создатель послал, я так думаю. Да, Создатель. Чтобы я снова в него поверил…
Она долго, не отрываясь, смотрела в окно; хотелось уйти. Прогорклый чай царапал горло, удушливый запах лекарств забивал нос, веки жгло.
— И я поверил, — закончил Бенджамин спокойно. — И теперь я верю, что мы справимся. Как-нибудь справимся.
В центр медицинской помощи одиноким и неимущим она позвонила прямо из машины.
— Да, я хочу договориться насчет того, чтобы к ним приходили прямо домой. Приносили лекарства, оборудование — все, что нужно. Чтобы следили за выздоровлением до самого конца — успешного, я имею в виду, конца. Что? Мне все равно, что может потребоваться несколько докторов, назовите мне сумму, и вечером она будет у вас на счету.
Выслушав ответ, Марика кивнула, но ее кивок увидело лишь собственное отражение в узком автомобильном зеркале.
— Отлично. Жду от вас данные счета. Да, оплачу все сразу. И буду ждать еженедельных отчетов о продвижении дел, это вы можете устроить? Отлично. И еще, чуть не забыла… — если бы сейчас под рукой был витой шнур, тянущийся к трубке, она бы закрутила его в узел. — Не говорите им, кто перевел деньги. Скажите: город, ваш фонд, Комиссия… Нет, не говорите «Комиссия». Скажите лучше, что это подарок от Магии. Что? Нет, это не мой псевдоним, это… В общем, там поймут правильно. Да, именно так: подарок от Магии.
Закончив разговор, Марика положила трубку в карман, откинула голову на сиденье и закрыла глаза.
На улице медленно догорал теплый розоватый закат.
Улицы приглушенно жужжали автомобильными движками, бормотали-смеялись-ругались людскими голосами, шуршали валяющимися вокруг урн бумажками, шелестели травой и смотрели сквозь длинные ровные лучи заходящего солнца.
Город — единый механизм, состоящий из многого, а она — то многое, что создает город. Странная мысль, почти никчемная: про мир, про мелких сошек, про песчинки, про себя…
Марика в последний раз за этот вечер завела мотор — на этот раз для того, чтобы отправиться домой.
* * *
Человек — как сосуд, наполненный водой.
Проходишь одну ситуацию, испытываешь эмоции, приобретаешь опыт — и вода окрашивается в один оттенок. Дни идут, примешиваются новые ситуации, новые мысли, новый опыт — и вода снова меняет цвет, и тогда мир, видимый сквозь эту воду, тоже видится иным. Бежевым, желтым, серым… Иногда золотым. Это когда вода еще не замутилась, осталась, несмотря ни на что, прозрачной.
А бывает так, что сверху будто плеснули новую краску — густую, как чернила, и появляется новый, еще не успевший осесть слой, и тогда мир делится надвое: твой старый, привычный мир и новый, который ты еще не успел полюбить. И тогда разум обращается то вниз, пытаясь обрести успокоение в привычном, то вверх, силясь натянуть на себя новый цвет, понять, зачем он, как с ним работать, как воспринимать. И пока чернила не смешаются с остальной водой, мир продолжает делиться, а сознание — разрываться между старым и новым, не зная, где правда, где ложь. Где хорошо, а где плохо.
