– Где ты была? Ты вся красная! – ужаснулась мама. – Ты сгорела, неудивительно, на этом солнце!..
– Мам…
– И почему у тебя трусы мокрые?…
– Я пыталась писать, как в Израиле, но пока не получается…
– Что???
– Мам, меня тошнит…
– Что ты ела?!
Бананы…
Сколько?
Много…
Сколько: 5? 6?
Может, 15…
Господи, где ты столько…
И тут меня вырвало. И рвало, и рвало, и рвало… на блестящий, плиточный пол, на коврик, на мамины туфли, на лестницу, по которой меня понесли, в ванну, которая оказалась ближе, чем унитаз…
Вечером я сидела на кровати без трусов, красная. Меня все еще мутило. Я хотела Таню. Обнять Таню, вдохнуть ее знакомый запах и заснуть. Обнять Таню, закрыть глаза и представить себе, что я опять в своей комнате, что скоро чай с вареньем, что скоро зима. Мама пошла искать. Но не нашла. Чемодан, в котором спала кукла, среди простынь и наволочек, исчез… Мы даже не заметили, что он не пришел вместе с остальным багажом. Может, не дождались, может, кто-то украл («Вряд ли – кому нужны наши простыни?» – сказала мама), может, по ошибке полетел не туда, а может, просто растворился, исчез в небе, рассеченном рейсом Москва – Тель-Авив…
…Меня утешали. Обещали купить новую куклу. Я плакала и яростно мотала головой. Я обещала Тане… Я была хорошей мамой… Где она, к кому попала? Может, ее нашла другая девочка и удочерила? А может, жирный грузчик выбросил ее на помойку, и ей холодно и страшно, и по ее лицу бегают крысы?… Таня, зеленоглазая, почти лысая, любимая… Как страшно я виновата перед ней.
ДОРОГАЯ ТЕТЯ ИРАЧКА Я ХОЧУ ТЕБЯ УДЕВИТЬ МОИМ РОСКАЗОМ…
КОГДА Я ПРИЕХОЛА В ИЗРАИЛЬ И ОСТАНОВИЛАСЬ НА ЭРОДРОМЕ ТАМ БЫЛО ШУМНО И БИЛО МНОГО НАРОДУ Я ЗАКРИЛА ГЛАЗА Я ЗАТКНУЛА УШИ Я НАУГАД БЕЖАЛА ЗА МАМОЙ Я ОТКРЫЛА ГЛАЗА Я УВИДЕЛА ЧТО МОЯ МАМА ДАЛЕКО ВПЕРЕДИ Я БРОСАЮСЬ ДОГОНЯТЬ
У НАШЕГО ОДНОВ ЗНАКОМОГО ЕГО ЗОВУТ ВОЛОДЯ У НЕГО ЕСТЬ СВОЙ САД С ЯБЛОКАМИ ГРУШАМИ И СЛИВАМИ А КОГДА ЕДЕШ К НЕМУ ТО ПО-ДОРОГЕ ВСТРЕЧЯЮТСЯ ОПЕЛЬСИНОВЫИ РОЩИ И ПАЛЬМЫ И ВООПЩЕ ИЗРАИЛЬ ВЕСЬ УСЫПАН ПАЛЬМАМИ И ФОНТАНАМИ АГОРОД ЕРУСАЛИМ
И НА ИВРИТЕ ЕРУШАЛАИМ СТОИТ НА ГОРАХ А САМ ДЯДЯ ВОЛОДЯ ЧЕЛОВЕК ДОБРЫЙ И ХОРОШИЙ У НЕГО ЕСТЬ ЗАМЕЧАТЕЛНАЯ ДОЧКА НАТАЛИ И ЗАМЕЧАТЕЛНАЯ И ДОБРАЯ ЖЕНА СЮЗЕН И ЕЩЕ У НИХ ЕСТЬ МАЛЬЧИК ПО ИМЕНИ АЛОН АЛОНУ 14 ЛЕТ А НАТАЛИ 12 ЛЕТ НО К СОЖОЛЕНИЮ И ЖЕНА И ДЕТИ ИЗ ОМЕРИКИ ОНИ ЗНАЮТ ИВРИТ И ОНГЛИСКИЙ НО ДЛЯ МЕНЯ ЭТО НЕ ТРЫДНОСТЬ Я ЗНАЮ И ОНГЛИСКИЙ И ИВРИТ ЕЩЕ У НИХ ЕСТЬ МАЛЕНЬКАЯ ДОБРАЯ СОБАЧКА ЛЕДИ ПЕРЕДАЙ ПРИВЕТ АНЕ И ОНТОНУ САМА Я ЖЫВА ЗДОРОВА ЖИВУ В ТЕПЛОЙ КВОРТИРЕ И У НАС МНОГО ПРОДУКТОВ ЦЕЛУЮ ОБНИМАЮ
…Я перестала плакать. Плакать можно было в той стране, а в этой – и солнце другое, и писают по-другому, и плакать лучше не надо – бесполезно. Плачут там, где все знакомо, где лежат солнечными пятнами на паркете ручные сказки, и там от плача теплое ощущение в животе и сладко. А в бессказочной стране – надо стиснуть зубы, надо быть смелой. Я – взрослая, я любила Таню и потеряла ее. Я думала, Таня не может исчезнуть, ее не может не быть, и я ошиблась. Значит, не важно, все не важно, потому что тогда и меня может не быть, то есть может не быть ничего. Прямо у меня под ногами – даже не щель, а маленькая щелочка, откуда дует холод и может заползти белое ничто, то ничто, от которого не спасут никакие сказки – они остались там. Может, здесь свои сказки, может, я их найду, но, когда это еще будет, кто знает, и поэтому пока – молчать. Я оплакала Таню, а теперь похороню в молчании. Она – там же, где моя кровать и пустая комната, на красной площади, где цокают лошади по мостовой и падают яблоки, они падают прямо на Таню, она лежит под ними, ее уже не видно, падают яблоки, падают дождь и снег, все глубже Таня, все дальше – не отыскать, не найти красную площадь и не попрощаться, уже не успеть попрощаться…
Куда ходить нельзя
Есть места, куда ходить нельзя. Например, Поле на окраине города. В феврале цветут ирисы, в апреле – время маков, после Песаха – одуванчиков. А на Поле законы не действуют: ирисы, маки и одуванчики цветут одновременно – всю весну. После Поля ничего нет – им заканчивается городок Нес-Циона. Если идти по улице Аширьйон, мимо последнего дома, и дальше, не сворачивая, и все вперед, даже когда закончатся дома, и мимо пардеса – цитрусового сада, не соблазнившись мандаринами и грейпфрутами, и еще идти, пока дорога не превратится в песок, – обязательно дойдешь до Поля. Здесь законы не действуют: так и будешь по нему идти, а вокруг – много красного и желтого, и фиолетово-черного, и все одновременно, а город – позади, может, навсегда позади – потому что это очень опасно – захотеть остаться, захотел – и желание исполнилось, а не захотеть невозможно, когда красные пятна маков и гордые ирисы – они всегда поодиночке. Поэтому только со взрослыми – с мамой-папой. Или вместе со всем классом и учительницей. Когда со взрослыми, помнишь, что за Полем – шоссе, а дальше – другие города, прыгаешь по камням, взбираешься на холмик, смотришь кругом – красные пятна и желтые пятна, ну и что, ничего загадочного, сзади остался дом, и так просто вернуться, когда насмотрелся на пчел, на стрекоз, на жуков, на черепах и ужей, которые дремлют на солнце, а на шее фляжка с водой, и хочется пить – полдень, и солнце напекает, и камешки, которые набиваются в сандалии, доказывают, что ты помнишь, все помнишь. А если без взрослых, то можно забыть – невзначай, ненароком. В этом главная причина запрета: они не хотят, чтобы мы забыли, они боятся, им очень страшно – взрослые тоже боятся, как странно! Конечно, они ничего такого не говорят: про ирисы и маки, про то, что законы не действуют и можно захотеть остаться, но взрослые редко говорят то, что думают, так что неудивительно. Может, они от нас скрывают – думают, мы не знаем… А свобода передвижения есть, конечно, есть: весь район и даже дальше – пожалуйста, только налево, всегда налево – школа, культурный центр, библиотека, магазины, или чуть вбок – к ларьку, где продаются разноцветные жвачки за шекель, или назад – за стоянку, в парк или в соседние дома и дворы – хоть пешком, хоть на велосипеде (только осторожно!) – кто запретит, когда тебе семь лет и ты уже умеешь писать (правда, пока только печатными)… А направо – туда, где кончается улица, в сторону Поля – ну нет, просто нет, и все! Без почему, кончается на «у» – нет! (Не хотят говорить, боятся. А мы все равно знаем.) Я часто смотрю в ту сторону из окна, потому что наш дом – самый последний на улице Аширьйон, крайний – Аширьйон, 14 – за ним идет просто дорога, которая опасна тем, что просто дорога, а не улица: улица для того, чтобы там были дома и в них жили люди, а для чего просто дорога – непонятно – наверно, для того, чтобы по ней уйти, дойти до Поля и все забыть, значит, наш дом – последняя черта, последнее понятное место в городе Нес-Циона, а дальше начинается опасное. Наш дом – щит, улица так и называется «щит» – Аширьон, и наш дом, Аширьон, 14 – щит щита – двойной щит, и надо быть на страже, смотреть из окна в сторону Поля, не изменилось ли что-нибудь, не подул ли новый ветер, не прилетели ли птицы, не появилась ли саранча вместо кузнечиков, все ли идет, как надо, потому что непонятно, что от него ждать – от этого Поля. Страшно думать о том, какое оно, когда там никого нет, и помнит ли то, что должно помнить, или тоже забывает в отсутствие взрослых, и так хочется понять, как это – забыть то, что надо помнить, но есть места, куда ходить нельзя, поэтому надо срочно вытряхнуть камешки из сандалий или выпить глоток минеральной воды из голубоватой бутылки с надписью Мэй Эден – райская вода – и рисунком горного козла на пробке.
