Скай мешкает, но потом все же уходит. Я пишу записку, что переночую у Скай, и оставляю ее на стойке. Закидываю вещи в рюкзак и запираю за собой дверь.
* * *
Мы входим в почти пустой «Скрим Шаут». Скай вопросительно вскидывает голову, и бармен показывает на дверь сбоку от сцены. Тогда она идет через клуб прямо к этой двери. В тусклый коридор просачивается музыка из подсобки, и мы идем на звук. Ребята сидят на диванчиках в небольшой подсобке, и когда мы заходим, все поднимают головы.
Генри встречает Скай песней, аккомпанируя себе на гитаре:
– А вот и моя красавица.
Она улыбается и втискивается на диван между ним и подлокотником.
Мейсон подмигивает мне:
– Привет, Кайман.
– Привет. – Скидываю рюкзак у стены и, найдя место на полу, устраиваюсь поудобнее.
Мне хочется просто растечься по полу и ненадолго исчезнуть. И похоже, у меня получается, ребята начинают дурачиться со словами и музыкой, и я позволяю смешанным мелодиям вокруг проникнуть в себя.
Барабанщик Деррик вразнобой поет про свой день. Как он ехал на машине и слушал радио. Как пошел в магазин и купил молоко… Я отключаюсь до тех пор, пока он не задает вопрос:
– Что рифмуется с «пожарным краном»?
Мейсон становится серьезным, и мне кажется, он скажет что-то вроде: «Не будь идиотом. Почему ты поешь про пожарный кран?», – но вместо этого он отвечает:
– Не знаю, «проволочный тиран»?
– А кто это такой? – спрашивает Генри.
– Ну знаешь, тот, кто хранит проволоку. Это набирающая силу эпидемия.
Я посмеиваюсь.
– Может, «утомительная тирада»? – спрашивает Скай. – Хорошо рифмуется.
– Это наша утомительная тирада о бесполезном пожарном кране, – поет Генри.
Мейсон смеется:
– Это наша утомительная тирада о Генри, проволочном тиране.
– Как тирада может быть утомительной? – спрашиваю я. – Разве тирады от природы не оживленные?
Генри берет аккорд, с минуту смотрит на потолок, а затем, сыграв еще несколько аккордов, поет:
– Меня так утомила одна и та же долголетняя тирада, когда мне всего лишь нужен второй шанс.
– Отлично. – Мейсон тычет в него. – Давайте назовем песню «Пожарный кран».
Ребята смеются, но когда они начинают выкрикивать еще строчки о прощении и втором шансе, Деррик записывает все это в блокнот. Даже не верится, что я только что стала свидетелем рождения песни, которая началась со слов «пожарный кран». Странно видеть, как что-то создается из ничего. Я думаю о себе и о том, как Ксандер пытается создать что-то из моей никчемной жизни. И даже вроде как создал. Из моей песни он взял нелепость, тот самый пожарный кран, и дал мне понять, что из этого может получиться что-то другое, что-то стоящее.
После тяжелого дня эта мысль делает меня счастливой, и я начинаю выкрикивать строчки вместе с ребятами. Они сочинили уже достаточно много, как вдруг кто-то выкрикивает очередную глупость:
– И почему ты просто не дашь мне съесть черепаший суп?
Скай охает от возмущения, но затем все смеются.
К десяти часам смех так и не утихает. Мы насмеялись и надурачились от души. Скай лежит на полу, раскинувшись поперек меня.
– Давай отвезем тебя домой, малявка, – говорит она. – Завтра в школу.
– Я ночую у тебя! – ору я.
– Правда?
– Так написано в записке, так что да.
– Круто! Пижамная вечеринка.
– Нужно закидать чей-нибудь дом туалетной бумагой, – заявляю я.
– Да, нужно закидать чей-нибудь дом. Только чей?
– Не знаю, – отвечаю я, а следом поднимаю руку, будто она учитель. – Ксандера!
Она хихикает:
– Кто хочет закидать туалетной бумагой дом Ксандера?
Глядя на нас, парни стонут.
– Вы нам не нужны. – Я встаю. – Пойдем.
Скай выбегает вперед, и как только я подхожу к двери, меня тянут за руку. Я оборачиваюсь и упираюсь лицом в грудь Мейсона. Мы стоим в тускло освещенном коридоре.
Он целует меня в щеку:
– Ты ушла, не попрощавшись.
Я отступаю и заглядываю ему в глаза:
– Я…
Он моргает:
– Значит, ты и Ксандер?
– Думаю, да.
– Ты уверена, что впишешься?
Я точно знаю, что он имеет в виду, но когда в голове всплывает образ Ксандера, я киваю.
Мейсон лениво пожимает плечами:
– Ты знаешь, где меня найти. – И с этими словами он исчезает в подсобке.
Глава тридцать первая
Мы со Скай держим в руках по два рулона туалетной бумаги и смотрим на огороженный забором дом Ксандера.
– Не рановато ли? – спрашивает Скай. – Еще нет и половины одиннадцатого. Свет в доме включен.
– Для хорошей шутки никогда не рано. Главный вопрос: как мы проберемся во двор? – Я пытаюсь протиснуться между двумя железными прутьями, но мое бедро застревает, и я начинаю смеяться.
– Ты когда-нибудь в жизни была такой безответственной? – спрашивает Скай.
– Не думаю.
– Ты смешная, когда ведешь себя безрассудно.
Скай берет меня под мышки и, хохоча, пытается вытащить. Наконец она освобождает меня, и мы падаем на землю – я приземляюсь на нее.
– Давай просто обмотаем забор.
– А Ксандеру это тоже, как и нам, покажется смешным? – спрашивает она.
Понятия не имею.
– Конечно.
На улице темно, но мы умудряемся обмотать прутья забора бумагой. Когда это молодость приносила так много веселья? Через минуту я понимаю, что видеть стало легче, а еще через минуту осознаю, что кто-то светит фонариком прямо на наши руки. Этот человек откашливается.
– Веселитесь, леди?
– Да, очень, – отвечает Скай, и мы обе оборачиваемся и видим, что на нас осуждающе смотрит сотрудник службы безопасности.
– Как мило. Это охранник, – замечает Скай.
Он сводит брови на переносице:
– Охранник, который знает номер полиции. Пойдемте переговорим с мистером Спенсом.
Такие новости должны были омрачить вечер, но это не так. Может, когда мы стояли там, в темноте, с рулонами туалетной бумаги, нам казалось, что все это нереально. Теперь же, когда мы стоим на крыльце под пристальным взором мистера Спенса, все кажется реальней. Так почему я никак не могу перестать смеяться?
– Сэр, что мне с ними делать? – спрашивает охранник.
