– Несомненно. И остальные, вероятно, считают их глупцами. Многие из них действительно глупцы: они способны пойти за кем угодно, считая его пророком, потому что не могут разобраться, кто пророк, а кто нет.
– Они очень самокритичны! – вступился я за западных людей.
– Самокритика бесполезна без работы над собой. А кто может их наставить на верный путь?
Я попытался несколько сузить тему беседы:
– Можете ли вы подвергнуть вопрос сосредоточенному рассмотрению, о котором говорили нам вчера, и сказать мне как человеку, приехавшему с Запада поучиться: будет ли расти сообщество суфиев в Европе, станет ли оно достаточно сильным, чтобы воздействовать на духовную эволюцию человека?
Никакого сосредоточения ему, похоже, не потребовалось.
– Да, – ответил он.
– И его кто-то возглавит?
– Возглавит.
– Западный человек?
– Нет. Это будет уроженец Востока, но он сделает наше учение частью учения Запада, как это было в древние времена.
– И когда начнется эта работа?
– Она уже началась, хоть и идет медленно. Найдутся люди, которые постараются внедрить новое учение в оболочку старого, и многие за ними последуют. – Он не стал развивать тему. – Только шейхи могут влиять на эти процессы; обсуждать их бессмысленно. Это сфера прямого взаимодействия умов. Возможно, иным, чьи идеи закоснели, надо будет окончить свой век, чтобы освободилась дорога для тех, кто моложе на много лет.
Время, проведенное в сообществах Амударьи, во многих отношениях было самым интересным за всю мою жизнь. В них чувствуется что-то не вполне восточное, и они явно ориентированы на некую деятельность, что идет вразрез с разреженной атмосферой индийской и дальневосточной мысли и приемлемо лишь для ничтожного меньшинства на Западе. В этих сообществах чрезвычайно многое можно почерпнуть, и там, безусловно, нет ни малейших попыток мистификации.
Из книги О. М. Берка «Среди дервишей» (Among the Dervishes, The Octagon Press, London)
Представления и действительность: тогда и сейчас
Генри Сарджент жил в Афганистане и путешествовал по стране в 1964 г. при королевском режиме, затем приехал снова в 1975 г., наконец, он провел немалую часть 1985 г. и начало 1986 г. среди моджахедов.
Мое представление об Афганистане, думаю, ничем не отличалось от того, что сложилось у большинства англичан. Немного Киплинга с его картинами кровавых стычек на северо-западной границе: дикие племена, ущелья и теснины, предательство и героизм. Кроме того, мысль, что, поскольку страна находится на Востоке, должны быть экзотические картины: мусульманские фанатики, великое множество полуголодных крестьян и разгул болезней под палящим солнцем.
Вот о чем я бы написал, если бы меня попросили состряпать очерк об Афганистане.
В начале 1960-х, однако, молодежь Запада была засыпана рассказами о таинственном Востоке – о диковинных ритуалах, о еще более диковинных знаниях, о цивилизациях, рядом с которыми наша выглядит ничтожной.
Эти идеи, пропагандируемые идеалистами и недовольными всех мастей (а иные были и тем и другим), захватили и меня. Мне было двадцать пять лет, и я созрел для того, чтобы отправиться на таинственный Восток.
Двигаясь в Индию по суше на старой машине, я встречал потоки бородатых, длинноволосых энтузиастов, перемещавшихся мне навстречу, – австралийцев и новозеландцев, охваченных стремлением отыскать свои английские корни. Они были повсюду – в Югославии, в Стамбуле, в Иране. В большинстве своем немытые, часто обкуренные и столь же часто эксгибиционисты, они, как правило, хотели разговаривать только о самих себе. Я не получил от них никаких полезных сведений об Афганистане – за исключением, пожалуй, того, что это единственная страна на Востоке, где практически нет нищих и где тебя по твоей просьбе всегда покормят бесплатно.
Но именно Афганистан был моей целью. Как только я въехал в восточную иранскую провинцию Хорасан, все изменилось. Люди говорили с тобой внятно и уверенно, держались прямо, даже воздух, казалось, стал иным. Да, я видел, что это жесткие люди, но у них было то, за чем я стремился в Афганистан. Как это назвать, я не знаю до сей поры…
Иран, которым в то время правил Мохаммед Реза Пехлеви, был фантастической страной. Там не жалели никаких денег на попытки вестернизации, а между тем людям нужна была еда, а не армии, образование, а не престижные здания, их заедало взяточничество и мучила коррупция, и необходимость что-то сделать со всем этим была отчаянная. Вместо этого там была запущена почти истерическая пропагандистская кампания о том, что иранцы – лучшие люди на свете, наследники старейшей цивилизации и вместе с тем им нужно срочно американизироваться.
С этим они не могли согласиться и потому обратили слух к разглагольствованиям духовенства, предложившего соблазнительную альтернативу: выбросьте все это на свалку и следуйте за нами.
Приехав в Герат, крупный город на западе Афганистана, я увидел, что афганское решение иное. Денег на модернизацию тут было немного, но люди старались. Они не строили грандиозных планов, а работали. Вместо пропаганды – добротные, честные административные усилия. Да, армия имела жалкий вид, и люди носили подержанную одежду, привезенную с Запада. Но они не выглядели грязными, смотрели тебе в глаза, и никто не голодал.
Чингисхан в XIII веке уничтожил ирригационные системы на западе и юге страны, благодаря которым она была цветущим садом Азии. На семьсот лет сад сделался пустыней. Положение теперь старались исправить, используя опыт афганцев, труд инженеров, многие из которых учились в США, и кое-какую западную помощь.
Местные жители, как я заметил, были приветливы и наделены чувством юмора, чего мне очень не хватало на протяжении большей части пути из Дувра. Ислам здесь, при всей глубине их веры, не был мрачным и тягостным. В общем и целом вопросы совести считались личным делом человека. Восточная идея «публичной совести», позволяющая кому угодно вслух оспаривать и осуждать мысли и дела любого человека, показалась мне чуждой афганцам.
Они, судя по всему, решили проблему напряженных отношений между духовенством и народом.
Где бы я ни оказался, меня неизменно приглашали переночевать в деревенской худжре – комнате или домике для путешественников, которых ислам считает священными гостями. По пути совершенно незнакомые афганцы предлагали мне разделить их полуденную трапезу. Западные люди, откуда бы они ни прибыли – из Австралии, Новой Зеландии, Европы, Америки, – бесстыдно злоупотребляли здешним гостеприимством.
Проведя некоторое время в Кандагаре, находящемся южнее Герата, я нашел, что этот город весь пропитан традициями пуштунов – представителей племен, которые в свое время боролись против расширения Британской империи в рамках так называемой активной политики (эвфемизм, смысл которого не вызывает сомнений).
Жители Кандагара в целом показались мне грубоватыми, но дружелюбными. Они ходили в традиционных тюрбанах, широких штанах и длинных рубахах, поверх которых был надет долгополый халат или накинуто покрывало. На ногах – сандалии чапли. Я со многими там подружился.
