Мясо наросло за несколько секунд, все покрылось золотистой
кожей. Линда вздрогнула, повела огромной башкой по сторонам. Ноздри дергались,
жадно хватая незнакомые запахи.
Я сложил губы трубочкой, готовый позвать, как она что-то
уловила, быстро для ее неуклюжей фигуры развернулась. В желтых глазах блеснуло
счастье, как же, вон он, самый лучший человек на свете, заковыляла на коротких
ножках ко мне. Я присел, потрепал по толстенному загривку, потом сказал:
– Линда, тапочки!
Линда повернулась и опрометью бросилась в спальню. Я ждал,
сердце колотится, через пару долгих минут Линда появилась с тапочком в огромной
пасти. Я молча ждал, она положила тапочек передо мной, ринулась в спальню и
принесла второй, после чего опустилась на толстый зад и уставилась мне в лицо
ликующе-преданно.
– Умница, – сказал я счастливо. – Возьми на полке
пирожок.
Она бросилась на кухню, через минуту вернулась, волоча пакет
со «свиными ушками». Я взял в руки, Линда облизнулась и, сев, замерла. Я
положил лакомство ей на нос, выждал секунд пятнадцать, сказал тихо: «Можно»,
Линда дернула мордой, лакомство подпрыгнуло и нырнула в раскрытую пасть.
– Умница, – повторил я. – Ничего не забыла!
Она заворчала довольно, когда я ринулся хватать и тискать,
валять по ковру, прижимать и целовать в морду, ну подумаешь, тапочки принесла,
всегда же приносила, почему такая бурная радость…
– Все, – сказал я наконец, – иди отдыхай. На
место, Линда, на место!
Она с достоинством заковыляла на свой коврик. Для нее нет
перерыва, девочка в полной уверенности, что всегда спала на этом самом коврике
и тапочки приносила мне еще сегодня утром, когда я уходил ремонтировать видеомагнитофон
«Электроника-12» своему соседу.
Второй ящик исчез под моим взглядом. Я даже не стал
превращать его в воздух, в спешке просто стер, кости поднялись и начали
складываться гораздо медленнее, я покрылся потом и закусил губу, передо мной
разверзлись галактические бездны, дрожь сотрясает так, что застучали зубы. Я не
отрывал взгляда, а плоть покрыла кости, оформилась в мышцы, пролегли сухожилия,
вены, бледная кожа проступила наверху такая непрочная, что я глухо прорычал и
стиснул кулаки.
Каролина так и осталась стоять с закрытыми глазами,
проснуться я не позволил, снова и снова пробегал мыслью по всем нейронам,
проверял каждую молекулу и каждый атом, не осмелился только заглянуть в ее
воспоминания, их неприкосновенность очень много значила в том старом мире,
откуда мы пришли, касаться их нельзя, вдруг да она в какие-то минуты
раздражения страстно желала мне издохнуть, так что я лишь проверил всю
материальную сторону, вздохнул, сотворил на ней ее самый любимый костюм:
голубые, обтягивающие бедра джинсы и красную маечку с открытым животом, чтобы
не закрывать блестящую в пупке золотую капельку пирсинга.
– Каролина, – сказал я негромко, – я люблю тебя,
Каролина. Я очень тебя люблю…
Ее веки затрепетали, приподнялись. Мгновение она
всматривалась в меня, затем с плачем бросилась мне на шею.
– Володька!.. А мне такое страшное снилось…
Я застыл, мысль сама по себе жуткая, а вдруг все эти годы
видела сны, я прижимал ее вздрагивающее тельце, гладил по голове, целовал в
макушку, шептал на ухо ласковые успокаивающе слова. Вдруг она резко
отстранилась, глаза расширились, взглянули дико.
– Володя! Но ведь я умерла?
– Ты никогда не умрешь, – заверил я горячо. –
Никогда! Мы с тобой отныне и навсегда – бессмертные.
Она прошептала с недоумением:
– Бессмертные…
Я сказал настойчиво:
– Я выполнил все, что обещал, Каролина. Кстати, я теперь не
просто старше, а намного старше.
– На сколько? – спросила она с некоторым испугом.
– Намного, – ответил я злорадно. – Так что не
отвертишься.
Линдочка недовольно урчала и с такой силой терлась о наши
ноги, что Каролину шатало, она хваталась за меня, но всякий раз отстранялась и
всматривалась с удивлением и недоверием.
– Ты не изменился, – сказала она обвиняющим
тоном. – Разве это возможно?
– Я не изменился, – подтвердил я счастливо. – Я все
тот же… Но возможно теперь все. Я могу быть всяким. Как и ты.
Она сразу же пощупала себя за бока.
– Правда?
– Убавить? – спросил я.
– Да!
Талия ее мгновенно заузилась. Каролина охнула и ощупала себя.
Потом снова бросилась мне на шею, ее тело вздрагивало, снова разразилась
плачем, слезы хлынули крупными жемчужинами, горячие и горько-соленые,
прижимается так, словно старается войти в меня вся, и я с трудом удержался от
жажды облечь ее со всех сторон собой, как бетонными стенами, что в те времена
казались символом несокрушимости.
– Все хорошо, – шептал я на ухо. – Вот теперь мы
навсегда…
Она вскинула заплаканное личико, жемчужные капельки бегут по
щекам, спросила с недоверием и надеждой:
– И что… вот так можно и всех наших? Аркадия, Жанну,
Михаила, Леонида…
– Можно, – ответил я просто. – Но не торопись.
Сначала, наверное, восстановим твоих и моих родителей…
Еще не понимает, что уже сегодня будет на таком витке
эволюции, что Аркадий, Жанна и все другие из того «приличного общества»
покажутся не питекантропами, даже не лемурами или земноводными, а простейшими
насекомыми. Восстановить всю нашу компанию тех лет, конечно, можно. Но на кой
хрен? Общаться с ними невозможно, да и они в этом мире места не найдут. Выбрали
свой путь, прошли так, как хотели. И закончили так, как ожидалось. Восстанови
их, обидятся, в суд подадут.
Оживить всех старых друзей того времени, вообще всех людей
двадцать первого, а то и двадцатого века… тогда почему не питекантропов, лемуров,
кистеперых рыб, что первыми вылезли на сушу?
Каролина задумалась, я видел, как прикусила губу, в глазах
растерянность.
– Но только… как же здесь будут родители?
– Создадим для них свой мир, – заверил я. –
Подумаем, как лучше. То ли отдельную планету, назовем ее Землей и сделаем
неотличимой от Земли двадцатого века… населим копиями всех людей того времени,
то ли в виртуальный мир, они не увидят разницы. Все решаемо, Каролина!
Она повернулась к окну, что на всю стену, привычный рисунок
звезд на глазах меняется, одни гаснут, другие стягиваются в звездные рои, даже
шары, я увидел в ее глазах ужас: что за скорости, что за скорости?
Я услышал ее пугливый шепот:
– Разве такое… возможно?
– Теперь – да, – ответил я. – Мы вошли в
сингулярность. Все только начинается. Правда, тебе, мой любимый звездный
астроном, предстоит многому научиться. Очень многому. Думаю, займет это две-три
секунды. А то и четыре.
