– Это вы чересчур, батенька. Но и забывать наши
истоки – нельзя, нельзя!
Я смолчал, а Леонид сказал мирно:
– Одно дело – не забывать, другое – участвовать в
этих дешевых балаганах. По мне эти бабки с матерными частушками, что выдается
за русскую культуру, ничуть не лучше африканских шаманов с бубнами. Только вот
не кощунственно ли отказываться от вскормившей нас русской культуры?
К моему удивлению, они смотрели на меня, я помялся в
замешательстве, потом сообразил, что они за эти пять лет остались такими же,
как и были, даже на тех же должностях, не сменили ни работы, ни квартиры, ни
машины, только я стал совсем другим, помялся еще и сказал чуть более окрепшим
голосом:
– Мне трудно это объяснить, я ведь только эксперт по
электронике и ее роли в будущем общества, но не только уважаемого Леонида
коробит от наших балалаечников. И этого напора, что обязательно должны их
любить и постоянно слушать, если мы – русские. А вот мне ну никак не
хочется быть чьим-то заложником. Даже заложником культуры! Сейчас из России
свободный выезд в любую страну и на любой континент, однако и там, на месте,
мне скажут, что я – русский, потому должен хранить и беречь свою культуру…
Это значит, что я должен ходить в кирзовых сапогах и телогрейке, играть на
балалайке и постоянно пить водку?..
Аркадий снова поморщился.
– Володя, вы заразились от Михаила утрированием. А что,
обязательно надо принимать чужую культуру? Вон китайцы, переселяясь за океан,
создают свои чайнатауны…
– Для старшего поколения, – уточнил я. – Молодые
интегрируются быстро. Но дело не в этом. А почему обязательно или – или?
Аркадий сказал с достоинством:
– Но не может же человек жить без культуры вообще?
– Не знаю, – ответил я честно. – Может быть, и
сможем. Не задумывался. Я говорю, почему «или – или», если есть
возможность на выходе из своей культуры и соприкосновении с чужой создавать
что-то свое… да-да, свою собственную культуру? Посреди культур, на стыке разных
культур? Почему у того лезгина такой небогатый выбор: либо оставайся писать и
говорить на лезгинском, либо рви с нею и становись русским? И то и другое как
бы не совсем этично, нехорошо. А вот отстраниться от маленьких местечковых
культур… увы, российская тоже местечковая, хоть местечко ого-го… и начинать
жить всем богатством культур мира?.. Скажу в утешение, что американская –
тоже местечковая. Хоть и более распространена, чем российская. И в российской,
и в американской хватает болезненных комплексов, которые навязываются любому,
кто имеет несчастье слепо принадлежать этим культурам и не пытаться из них
вырваться.
Леонид задумался, чему-то улыбнулся, сказал невесело:
– Да, помню, твой друг лезгин приезжал в Москву в довольно
нелепой папахе, хотя было уже тепло. И что-то, помню, говорил напыщенно про
закон гор. Нам было неловко, я видел по мордам, но все поддакивали. Мол, таковы
культурные традиции…
– Спасибо, – сказал я. – Человек будет свободен от
этих культур, сформированных в дикие времена, насквозь ложных в наше время.
Человек будет свободен от самой культуры вообще!
Аркадий возразил с достоинством:
– Я бы вас понял, Володя, если бы вы отстаивали
многокультурие в новом объединившемся мире. Да, я тоже верю в слияние в один
народ, одно человечество, но я страшусь безликости… Мир должен был ярким от
множества культур!
Я вздохнул.
– Человек свободен. Он не хочет ни от чего зависеть. А
принадлежность к какой-то культуре обязывает. В одной – ходить в кирзовых
сапогах и чтоб балалайка в руках, в другой – бубен над головой и оленьи
рога на шапке. Утрирую, конечно, но все культуры настаивают на четкой привязке
к своей биологически предзаданной… простите, что коряво, культуре! Я вот родился
русским и потому обязан, именно это гадкое и вызывающее протест слово –
обязан поступать и говорить предзаданно. Кем? Оказывается, моими предками,
которые приносили человеческие жертвы, считали землю плоской, а чтобы
защититься от засухи, топили пару ведьм в озере. Знаете, я не хочу принадлежать
даже современной культуре, молодежной культуре, контркультуре, андеграунду и
любым современным выкрутасам, ибо они все барахтаются в тесном аквариуме все
той же убогонькой культуры. Повторяю, не будет ни американской, ни русской, ни
молодежной, ни африканской, ни женской, ни музыкальной, ни панславянской…
тюрьмы. Простите, я хотел сказать, культуры. Хотя культура – это тюрьма.
Этническая, языковая, психофизическая…
Аркадий сказал с угрюмым подозрением:
– Это как же вообще без культур?
– Вообще, – ответил я, – очень скоро культуры
будут рассматриваться как окаменелости. Ведь культура – это прежде всего
предрасположения и зависимости. Вы вспомните анекдоты: француз – всегда бабник,
немец – солдафон, русский – пьяница, американец – технарь,
чукча – нечто бесконечно тупое… Это предзаданность ролей, уже и сами
русские сочиняют анекдоты о себе, как они бесконечно пьют, а в фильмах, чтобы
кино было «наше, русское», все герои жрут водку, не просыхают, матерятся да
блюют по подъездам!.. Нет, в гробу я видел такую культуру!
Михаил улыбнулся.
– Русскую?
– И ее, – сказал я зло. – Но порывая с нею, я не
перебегаю в лагерь более «сильной или богатой». А вообще выхожу из культуры и
тем самым вхожу в транскультуру. Ее еще нет, но она будет.
По их непонимающим лицам я видел, что оторвался уж слишком,
улыбнулся и поднял фужер с вином:
– Что-то Коля умолк… Выпьем? Такая наша культурная традиция.
Светлана загадочно улыбалась и перетаскивала с общего блюда
на мою тарелку куски семги и форели. Я не спорил, в них много жирных
полиненасыщенных кислот, что благотворно действуют на… не помню, но у меня
отмечено, что надо есть такую рыбу, а когда ее нет, то глотать по две пилюли
Омега-3.
Светлана властно взяла меня за руку, я покорно потащился
следом. Она вывела на балкон, повернулась ко мне лицом, загорелая и
высокогрудая, я старался не смотреть на ее бюст, она сказала негромко:
– Одиннадцать лет прошло. А ты все еще в трауре.
Я пробормотал:
– Что, похоже?
– В глаза бросается, – ответила она. – Тебе
тридцать пять, самый расцвет для мужчины. Если холостой, то весь должен быть
обвешан бабами, как охотник утками.
Я сдвинул плечами, в лицо ей старался не смотреть, пялился в
окно на крыши домов.
– Да как-то не тянет.
– Импотент? – спросила она дружески.
– Нет, – ответил я так же просто. – Но «Тайд»
отстирывает.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Володя, почему ты не хочешь меня?
Я сдвинул плечами, почему-то не мог взглянуть ей в глаза.
– Да, знаешь ли… наверное, я слишком старомоден…
