Ругаясь, я пообещал себе, что раз уж дал уступку
любопытству, то теперь придется поневоле менять еще и суставы, а потом и кости.
Иначе стану инвалидом.
2065 год
Он находился от меня в двух-трех километрах, но я сразу
выделил фигуру Кондрашова, укрупнил, чтобы видеть лицо. Он улыбнулся мне,
помахал рукой и что-то прокричал, но со всех сторон рев взлетающих самолетов,
стартовые хлопки, я сосредоточился на регуляторах уровня шума, отсекая звуки,
что не относятся к человеческому тембру, услышал:
– …и не забудь, что сегодня мы встречаемся в Малом зале!
Рядом с ним слышались еще голоса, раздраженные и сварливые,
в объективе промелькнуло чье-то разъяренное лицо, я сузил диапазон, отсекая и
чужие голоса, пока Кондрашов не остался в абсолютной тишине, словно на сцене
Большого театра, сказал негромко:
– Разве сегодня пятница?
– А при чем пятница, – спросил он немедленно, – мы
собираемся там каждую третью субботу месяца!.. ты что шепчешь, говори громче! Я
тебя еле слышу.
– Поставь современные регуляторы, – посоветовал я
злорадно. – И калибровщики. Я показываю то язык, то фигу, а ты не
реагируешь.
Он скривился.
– Я и морду твою едва вижу. А что, появились новые? Сколько
стоят?
– От трехсот до семисот универсальных часов.
Он почесал в затылке.
– Дороговато…
– Там еще можно ставить аннотации, – сообщил я, –
разную дополнительную инфу, коррекцию местности, на которую смотришь…
– А могу видеть тебя старым и лысым чертом?
– Можешь, – заверил я. – если, конечно, внесешь
дополнительные параметры. Вручную. А женщин сможешь видеть совсем голыми. Или
какими хочешь.
Он вздохнул.
– Правда какими захочу? Придется раскошелиться.
2066 год
Город в ночи выглядит пугающе чужим, мрачным и опасным. Все
здания – небоскребы, только одни на сто этажей, а другие на двести и даже
двести пятьдесят. Две трети – вытянутые к небу цилиндры, словно люди
поселились в исполинских заводских трубах, прорезали ровные ряды окон и
обосновались там внутри.
Еще не глубокая ночь, в окнах свет, из-за чего эти
гигантские трубы испещрены сверху донизу идеально ровными рядами светящихся
точек. Над небоскребами холодное застывшее небо, звезды из-за небольшого смога
мигают все, но я сделал небольшое усилие, включил добавочное зрение и
залюбовался каскадами неистового огня, что захлестывает могучими волнами небо
от востока и до запада. Сияние магнитных бурь, которое «простые» наблюдают
только в северных широтах, мы можем видеть везде, как и преобразившиеся звезды,
просто меняя светофильтры или переключаясь с гамма-зрения на рентгеновское.
Бесподобную и захватывающую дыхание красоту неба в рентгеновском могут оценить
только те, кто смотрел именно на небо, а не на тусклый экран, где как болотный
гриб в тумане виднеются серые размытые половинки легких.
Я осторожно открыл дверь особнячка, загорелся свет, указывая
дорогу. Извилистая дорожка повела мимо домашних фонтанчиков, роскошных цветов,
дальше толстые ковры, а в последней комнате на непомерно большой кровати я
увидел укрытую одеялом до подбородка сухонькую старушку со сморщенным, как
печеное яблоко, лицом.
Врач поднялся при моем появлении. Я кивнул, он оглянулся и
сказал шепотом:
– Осталось не больше суток. Аппаратура работает идеально, но
завтра кровь будет прокачиваться уже через мертвый мозг. Мы сделали все, что
могли, но…
Он умолк, развел руками. Лицо смущенное, в глазах
виноватость, как у добросовестного человека, что не мог сохранить жизнь
человеку, убедив в необходимости операции. Светлана прожила долгую жизнь, но
никакие ресурсы организма не в состоянии бесконечно долго поддерживать жизнь
даже с помощью современной медицины.
Сверху нависают следящие за ее состоянием экраны, от
приборов к рукам тянутся тонкие трубки. Сквозь прозрачные стенки видно, как
правильными ровными толчками подается отфильтрованная кровь, имитируя работу
сердца. Там, под одеялом, прячутся трубки потолще, что так же принудительно
прокачивают через желудок, почки, печень все остальное необходимое. И так же
аккуратно забирают экскременты и мочу.
Веки ее чуть дрогнули, когда я присел рядом, даже губы чуть
раздвинулись в улыбке, узнала, но, похоже, нет сил даже открыть глаза. Я
осторожно взял ее за руку, больше похожую на высохшую птичью лапку.
– Света, – сказал я негромко, – Света… это я.
Света, ты умная и все понимаешь, но сейчас ты ошибаешься. Ты полагаешь, что
умираешь, но на самом деле ты засыпаешь. Очень скоро я тебя разбужу.
На губах ее оставалась улыбка, я поглядывал на монитор,
показывающий активность мозга, почувствовал, что она слышит и понимает
затухающим сознанием.
Врач оставил нас и ждал в коридоре. Я сказал отрывисто:
– Действуйте, как я сказал.
Он замялся.
– Может быть… подождать до завтра…
– Зачем?
– Ну, зафиксировать клиническую смерть… а уже тогда…
Я сказал жестко:
– Вы учились по старым программам? Забудьте про все эти
слюни насчет соблюдения всех ненужных формальностей. Она умирает, это ясно
всем. И суток не проживет, как всем видно. Так что не медлите!
Он кивнул и отступил, скрывая смущение.
Светлану поместили в криогенную капсулу уже через час. Она
так и осталась в глыбе льда с легкой улыбкой на губах. Я тут же сбросил в банк,
где мой счет, номер ее ячейки, чтобы плату за поддержание нужной температуры
автоматически снимали с моих депозитов, попрощался с персоналом и быстро
покинул здание крионики.
2067 год
Главу холдинга Холдеманна обуяла страсть к реформированию,
очередь дошла и до нашего подразделения, что вообще-то является самостоятельной
фирмой, однако наша кровеносная финансовая сеть настолько общая, что нам,
похоже, о самостоятельности лучше и не заикаться. Я покорно выслушал весь
этот бред о новом типе менеджмента, о более гибком управлении, умелом
планировании, что позволит достигнуть новых высот, в нужных местах кивал и
говорил «да, конечно!», «совершенно верно, удачная мысль», «о, как вы до такого
додумались?», но помнил предупреждение главного аналитика, что глава холдинга
влез в слишком уж рискованные предприятия.
– И таким образом, – закончил он с подъемом, – мы
достигнем новых высот!
– Да, – согласился я. – Конечно, умелым
планированием и умелым вложением средств… можно достичь, да.
– Я надеюсь на вас, – сказал он с еще большим подъемом
и энергично пожал мне руку. – Я рад, что вы так все приняли!
