Машинный зал, из которого наблюдают за производством. Сотни
людей молча смотрят на экраны. Все записывается, вплоть до мимики операторов,
которую аналитики потом анализируют. Если потребуется какое-то действие, то его
совершают всемером, таким образом снимается риск неверного движения или
внезапного сумасшествия оператора.
Я смотрел на приближающуюся посадочную площадку и внезапно
вспомнил статьи в прессе, где постоянно рисуют идиллические картинки будущего,
как в одном и том же обществе живут люди, трансчеловеки и зачеловеки. Все три
формы не просто сосуществуют, но и чуть ли не поют, взявшись за руки. Сперва,
понятно, простых людей абсолютное большинство, к трансчеловекам они будут
относиться снисходительно, а к зачеловекам – так ваще. Потом зачеловеки за
несколько десятилетий разовьются настолько, что намного обгонят людей. Конечно,
они будут жить, как добрые боги среди людей, заботиться о них, следить, чтобы
никто не болел, чтобы у всех было материальное изобилие, чтобы все были
счастливы. Ну, в смысле, я вот брошу все дела и начну вытаскивать из грязи
пьяных бомжей… ну пусть не совсем бомжей и не так уж и пьяных, но в каждом времени
свое понятие пьяни и бомжей. Сейчас, правда, проблем с жильем нет, последний
завод по выпуску алкоголя давно закрыт, простые балдеют в виртуальных мирах,
заботятся кто как может о здоровье, большая часть населения прошла омоложение
стволовыми клетками, так что живут при коммунизме, и носы им машины вытирают,
дети если и ходят в школу, то только если им хочется, обязательного образования
нет, можно обучаться через глобальные сети, не выходя из дому, потом проходить
тестирование, если прошел, получай диплом или еще что, хочешь, иди работай и
вновь повышай квалификацию, а насильно ни-ни, так что абсолютное большинство не
работает и не учится…
У нас в компании зло хмыкают, читая такое, Пескарькин
пожимал плечами, только Кондрашов сказал откровенно:
– Бред, но это нужный бред. Пусть так и думают. Тот, кто
готовится стать трансчеловеком, знает, как будет на самом деле, а то серое
быдло, что даже читать разучилось, пусть полагает, будто с ним будут и дальше…
политкорректно.
У здания-иглы уже выстроились ведущие работники завода. Меня
встретили как микадо, кланялись церемонно и чуть ли не к руке прикладывались,
все-таки самый первый МЭМС получен именно в моем проектном институте, в моей
лаборатории и под моим руководством. Говорят, даже похож на меня, если малость
сдвинуть фокусировку в микроскопе.
Я приветствовал всех картинно жизнерадостно, не люблю эти
церемонии, тут же пригласил всех в главный зал. Вместительный лифт доставил нас
туда через минуту, а еще через три минуты ожидания звонок сообщил, что первая
партия МЭМСов проходит через все контролирующие заслоны и через полчаса будет
на выходе.
Кондрашов нервно потирал руки, шутил насчет духового
оркестра и охотничьих рожков, но тут он напутал, желая польстить мне, самому
старому из присутствующих: в духовых оркестрах, насколько я знаю, охотничьи
рожки не звучали. Хотя, может, и звучали, не уверен.
– Знаменательный день, – сказал директор медцентра
торопливо.
– Это да, – согласился я. – Хорошо, прессы нет.
– Наш завод строго засекречен, – сообщил директор,
будто для меня это новость. – Но там есть комната, где могут
присутствовать… виртуально. Направимся туда?
Он улыбался и выпячивал грудь, все записывается, наши лица
крупным и общим планом войдут в историю. Мое сердце колотится настолько часто,
индикатор на запястье налился красным, как спелый помидор. Тревожно кольнула
электрическая искра, обращая внимание на цвет тревоги. Я постарался дышать
спокойнее, вроде бы все идет по заведенным еще в допотопье правилам, когда
сыворотку или вакцину первыми испытывают на себе сами создатели.
На самом же деле я сравнительно здоров, активен, энергичен,
бодр, много работаю, иногда могу и отдохнуть, несмотря на свои сто пятнадцать
лет, в то время как именно в этот день и час умирают сотни человек в нашем
регионе и тысячи – по всему миру. Однако же, покончив с вывихом
политкорректности, мы не бросаемся вытаскивать из дерьма всех-всех, так что мы
делаем то, что единственно верно: повышаем выживаемость человеческого вида,
даже если для этого надо добить наиболее слабых его представителей. Ну, это
так, для красного словца, на самом деле никого не добиваем, но и не бросаем все
силы ученых и медиков, чтобы заставить продолжать жить пьяную
наркоманку-лесбиянку, принимающую психотропики, трижды судимую и склонную к
клептомании, насилию, вспышкам бешенства и прочим вывихам.
Директор сказал торопливо:
– Мы планируем расфасовывать в мини-баллончики размером с
мизинец. Два-три впрыска аэрозоля в рот – этого достаточно.
– Может, – сказал я, – проще с таблетками? Вернее,
в капсулах?
Директор виновато улыбнулся.
– Исследования показывают, что людям привычнее спреи.
Они с главным инженером переглянулись, стараясь сделать это
незаметно, я ощутил короткий импульс досады. Хотя я впереди большинства этих
молодых и подтянутых ребят, не заставших древние времена, но время от времени
прорывается мое дремучее прошлое. На самом деле таблетки теперь под стеклом в
каком-нибудь музее, капсулы перестали глотать лет тридцать тому, а для нашего
времени это вечность.
– Хорошо, – согласился я. – Дискомфорта нужно
избегать везде, где возможно.
Все экраны показывают, как медленно открываются тяжелые
заслонки из перестроенного металла, их не прожечь даже термоядерным взрывом, в
камеру вдвигается небольшая коробочка, на мгновение все замирают, заслонка
закрывается, датчики проверяют придирчиво и докладывают о надежности изоляции,
затем открывается дверка с другой стороны, направленные силовые поля
передвигают коробочку по узкой трубке с множеством контролирующих приборов в
следующий отсек…
Директор пояснил виновато:
– Перестраховка двенадцатикратная, так определил комитет по
надзору за безопасностью. Конечно, когда-то покажется глупостью, но, чтобы
успокоить общественность…
Я покачал головой.
– Не стоит экономить на ремнях безопасности.
Они не поняли, а я не стал напоминать, что, когда появились
эти ремни, мужчины стыдились пристегиваться, чтобы не прослыть трусами. Да и в
хоккей раньше играли без шлемов и масок.
Изображение последней камеры вывели на большой экран. Мне
даже почудилось, что я вижу отдельные наномеханизмы в коробочке, но, конечно,
иллюзия, наконец щелчок, поднялась тяжелая заслонка, невидимые руки выдвинули
на поддон коробочку размером с женскую пудреницу. Не брякнуть бы такое
сравнение вслух, из этого окружения никто не знает, что такое пудреница и как
она выглядела.
Директор бережно взял в руки коробочку. Глаза сверкают
восторгом, но лицо старается держать как можно более невозмутимым, сейчас
съемки идут со всех возможных точек, момент исторический. Помедлив,
торжественно передал мне двумя руками, словно вассал подает свой меч королю. Я
кивнул, медленно взял коробочку в руки, надо без суеты, поднял над головой и
некоторое время улыбался весьма дурацки, но жизнерадостно, так принято,
комильфо, как говорят в Перми.
