(Когда сегодня мы произносим «Нью-Йорк», то перед нашим внутренним взором возникают прежде всего статуя Свободы в диковинном зубчатом венце и небоскребы, подпирающие облака. У статуи Свободы немного надутый вид, потому что она стоит задом к городу и лицом к гавани, а какой угодно женщине надоест сто лет подряд любоваться только на свое отражение в воде. Вдобавок она, по долгу службы, держит здоровенный факел, и у нее наверняка за целый век затекла рука, так что нечего удивляться выражению лица почтенной скульптуры.)
Однако в 1880 году, когда происходили описанные выше события, небоскребы были значительно меньше и скромнее нынешних, не говоря уже о статуе, проект которой еще не возник в голове скульптора Бертольди; и Гюстав Эйфель еще не изготовил для колосса – девяносто три метра с пьедесталом! – железный каркас, предвосхищающий конструкцию его парижской башни. Только через шесть лет, в 1886-м, французское правительство подарит американцам статую Свободы, и она займет свое место в гавани Нью-Йорка.
Амалия, подплывая к Нью-Йорку и глядя в окно своей каюты, видела лишь трубы пароходов, воду, отливающую изумрудом, и какие-то здания вдали. Свои сведения об Америке она в основном почерпнула из романов Фенимора Купера и рассказов другого американского писателя – мистера Вашингтона Ирвинга. Она ожидала увидеть нечто экзотическое и запущенное, но перед нею предстал вполне обыкновенный город европейского типа, и ей стало немного скучно.
Вошедший Рудольф фон Лихтенштейн деликатно кашлянул. Амалия обернулась.
– А, это вы, кузен, – сказала она. – Садитесь, прошу вас.
Рудольф отметил про себя, что у нее усталый вид. Он опустился на один из стульев с позолоченными ножками и задумался, с чего бы лучше начать разговор.
– Должен сказать, – наконец нашел он слова, – что бесконечно вам признателен…
Амалия улыбнулась:
– Это я знаю, кузен. Вы могли бы и не утруждать себя такими пустяками.
Рудольф вздохнул. Заготовленная речь летела к черту.
– Но ведь вы не были обязаны помогать мне в поисках Леонардо, – заметил он.
Амалия старательно разглаживала складку на юбке.
– Возможно. Зато я получила массу удовольствия.
– Должен вам сказать, – признался Рудольф, – я тоже.
Удовольствие удовольствием, однако после того, как Белоручка вернул ему Леонардо, а Амалии – Тициана, Рудольф первым делом проверил, на месте ли крошечное пятнышко на обороте картины, которое он приметил в прошлый раз. Хоть Амалия и доводилась ему родственницей, он не исключал возможности того, что ей могло прийти в голову подменить Леонардо. Однако, осмотрев все три части, он убедился, что это именно те, которые он нашел в сером чемодане.
– Значит, мы больше не встретимся? – спросила Амалия.
– Отчего же, – отозвался Рудольф. – Я всегда буду рад видеть вас у себя в гостях, на фамильных руинах.
– Вы возвращаетесь в Европу?
– Разумеется. Как только пройдем карантин, я отправлюсь обратно, первым же кораблем.
– Это хорошо, – сказала Амалия, улыбаясь каким-то своим мыслям. – Я, наверное, тоже должна вернуться, но… хочу немного задержаться.
– Из-за мистера Ричардсона?
Амалия погрозила ему пальцем.
– Мистер Ричардсон – только мой друг.
– Уф, – вздохнул Рудольф. – Однако… Признаться, я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной.
– Вы циник, – вздохнула Амалия. – Кстати, не забудьте сообщить мне адрес лечебницы, куда вы заперли моего так называемого мужа.
– Вашего… А! – Рудольф просиял и сунул руку в карман. – Вот адрес. Я написал его на моей визитке.
– Спасибо, Рудольф, – сказала Амалия, и в глазах ее блеснули золотистые искры. – Я у вас в долгу.
– Мой вам совет – будьте с Пироговым поосторожнее, – предупредил Рудольф. – Для него такое святое понятие, как дружба между мужчиной и женщиной, не существует.
– Вот как? – воскликнула Амалия.
– Да, именно так. – Рудольф немного поколебался. – Вы не поцелуете меня на прощание? Я знаю, что вообще-то глупо просить вас об этом, но…
– Ничего подобного, вовсе и не глупо, – отвечала Амалия. – Вы же мой родственник! – И, привстав на цыпочки, она расцеловала кузена в обе щеки.
* * *
Примерно через час донья Эстебания, стоявшая на палубе, говорила Роберту П. Ричардсону:
– Наконец-то мы приехали! Знаете, я не выношу путешествий. Но, так как сеньора Кристобаль поет по всему миру, мне поневоле приходится ее сопровождать.
– В самом деле? – вежливо уронил американец.
– К счастью, это было мое последнее путешествие, – продолжала компаньонка. – Я увольняюсь. – И она торжествующе помахала в воздухе чеком, который ей выписал мистер Дайкори.
– Очень разумное решение, – заметил Ричардсон. – Вы уже сказали о нем сеньоре Кристобаль?
Примадонна в сопровождении доктора и аккомпаниатора только что вышла на палубу.
– Ах, Эстебания, вот ты где! Я потеряла мой талисман и просто не знаю, что делать! О боже! Я не могу выйти на сцену без него, меня непременно освищут! Эстебания, ты должна обязательно найти его!
– Сами ищите, – отрезала компаньонка. – Между прочим, я больше у вас не работаю.
– Что? – Сеньора Кристобаль открыла рот. – Ах ты! Предательница! Негодяйка! Я дала ей все, а она…
– Ничего вы мне не дали, кроме более чем скромного жалованья, – хладнокровно парировала донья Эстебания. – И прекратите голосить, на вас смотрят люди.
Но сеньору Кристобаль было уже не остановить.
– Ах ты мерзавка! Негодяйка! Ну ничего… Думаешь, я не смогу без тебя обойтись? Ошибаешься! – Она развернулась, своей кровожадностью в это мгновение напоминая готовый к залпу военный крейсер. – Ортега! Немедленно найди мой талисман!
– Сожалею, сеньора, – пряничным голоском молвила донья Эстебания, – но доктор Ортега тоже у вас больше не работает.
– То есть как? – Примадонна остолбенела.
– Мы собираемся пожениться, – сказала компаньонка. – А кроме того, с деньгами, какие нам дал сеньор Дайкори, моему Ортеге совершенно необязательно терпеть ваш вздорный нрав и ваши капризы.
Окончательно выйдя из себя, сеньора Кристобаль разразилась визгливыми ругательствами, но Ричардсон уже не слушал ее. Заметив на палубе мадам Дюпон в сиреневой накидке, он устремился к ней с такой быстротой, что от волнения едва не споткнулся.
– О, миледи! Вы просто верх совершенства!
– Как и вы, дорогой сэр, – отвечала мадам Дюпон, делая реверанс.
Она обернулась и поглядела на город.
– Если вдруг, – заторопился мистер Ричардсон, – у вас будет время… Не сочтите за невежливость… Мое ранчо – самое лучшее в округе…
