И вот тут на историческую сцену вышел генерал Орденер. Герцог Энгиенский спокойно жил в небольшом городке Эттенхейме, не подозревая о страшной угрозе, нависшей над его головой. В ночь с 14 на 15 марта 1804 года отряд французской конной жандармерии, подчинявшийся Орденеру, вторгся на территорию Бадена, вошел в Эттенхейм, схватил герцога и увез его во Францию. Баденские официальные власти не показали никаких признаков жизни, пока происходила вся эта операция.
О начале этих ужасных событий мы знаем от самого герцога Энгиенского. Сохранился его дневник, который он вел по дороге из Эттинхейма в Страсбург, и в нем герцог пишет:
«В четверг, 15 марта, в пять часов пополуночи мой дом в Эттенхейме окружили эскадрон драгун и жандармские пикеты; всего около двухсот человек, два генерала, драгунский полковник, полковник Шарло из Страсбургской жандармерии. В половине шестого выломали дверь. Бумаги мои изъяты, опечатаны. Довезен в телеге между двумя рядами стрелков до Рейна. Посажен на корабль курсом на Риснау. Сошел на землю и пешком добрался до Пфортсхейма. Обедал на постоялом дворе».
До 18 марта арестованный герцог находился в Страсбуре, а 20 марта он был привезен в Париж и заключен в Венсенский замок. Вечером того же дня собрался военно-полевой суд, обвинивший герцога Энгиенского в том, что он получал деньги от Англии и воевал против Франции. В три часа ночи 21 марта 1804 года несчастный, которому не дали даже сказать слова в свое оправдание, был приговорен к смертной казни и расстрелян. Европа была потрясена этим преступлением. Историк Поль-Мари-Лоран де л’Ардеш, в частности, пишет:
«Наполеон запятнал себя кровавым, неизгладимым из памяти народов преступлением. Он велел похитить из баденских владений герцога Энгиенского, последнюю ветвь знаменитого дома Конде, и предал его смерти. Наполеон чувствовал и сам, что убийство герцога навлечет на него негодование современников и потомства».
Оправдываясь, Наполеон потом говорил:
– Все, что было предпринято против Бурбонов, было подготовлено и осуществлено Талейраном. Именно он постоянно убеждал меня в необходимости устранить Бурбонов от всякого политического влияния. Именно он убедил меня арестовать герцога Энгиенского. Я же смотрел на вещи с большей высоты, чем другие. Я чувствовал себя сильным человеком, созданным для того, чтобы управлять великими судьбами. Что касается герцога Энгиенского, то я не придавал делу особого значения, когда послал Орденера арестовать его.
Совершенно очевидно, что отважный генерал Орденер оказался лишь пешкой в этой политической интриге, и винить его в чем-то было бы несправедливо. Тем не менее факт остается фактом, и имя генерала, которое начертано на западной стене Триумфальной арки, всплывает сейчас не в связи с его геройским поведением при Аустерлице и не в связи с его тринадцатью ранениями, полученными на поле боя, а в связи с грязным «делом герцога Энгиенского».
Расстрел герцога Энгиенского. Худ. Х. Пиффард
Анализируя вышеописанные события, Стендаль охарактеризовал историю с герцогом Энгиенским следующим образом:
«Герцог Энгиенский, внук принца Конде, проживавший на территории герцогства Баденского, в нескольких километрах от Франции, был арестован французскими жандармами, увезен в Венсен, предан суду, осужден и, как эмигрант и заговорщик, расстрелян. Раскрытие этого заговора дало Наполеону возможность осуществить последний, величайший из его честолюбивых замыслов: он был провозглашен французским императором, и его власть была объявлена наследственной. “Этот хитрец, – сказал о нем один из его посланников, – из всего умеет извлечь выгоду”».
Монмартрское кладбище и его обитатели
В двух шагах от авеню Жюно (avenue Junot) и улицы Лепик (rue Lepic) находится Монмартрское кладбище (cimetière de Montmartre), открытое 1 января 1825 года. На этом кладбище среди более 20 000 захоронений находится немало могил людей, имеющих самое прямое отношение к наполеоновской эпохе.
* * *
Одной из самых неординарных личностей того времени была Лора Жюно, герцогиня д’Абрантес, умершая в 1838 году. Эта дама (урожденная Пермон) с ранних лет была хорошо знакома с Бонапартами. Отметим, например, что отец Наполеона Карло Бонапарте умер в доме Пермонов, а сам Наполеон, приехав в Париж, часто бывал у Пермонов в гостях (считается даже, что он был влюблен в мать Лоры).
Лора д’Абрантес, жена генерала Жюно
Лора вышла замуж за генерала Жюно и родила от него четверых детей.
Наполеон, будучи Первым консулом, одно время оказывал Лоре недвусмысленные знаки внимания. Ги Бретон, в частности, ссылаясь на «Мемуары» Лоры, пишет об этом следующее:
«Летом 1801 года Жозефина, все еще надеявшаяся забеременеть, снова поехала на курорт Пломбьер, воды которого, как я уже говорил, исцеляли от бесплодия…
В ее отсутствие Бонапарт расположился в Мальмезоне с Гортензией и несколькими красивыми дамами. Среди них была Лора Пермон, будущая герцогиня д’Абрантес, которая в двадцать лет вышла замуж за Жюно.
Первый консул был весел, как никогда. Он смеялся, играл в карты и бегал по лужайкам взапуски с гостьями. Играл он с ними в обгонялки и на другой манер. Мадам Жюно, будущая герцогиня д’Абрантес, рассказывает в своих “Мемуарах” весьма занятную историю. Послушаем ее: “Однажды утром я крепко спала. Вдруг я была разбужена громким стуком в дверь и неожиданно увидела у своей постели Первого консула. Я решила, что это мне снится, и потерла глаза. Он захохотал:
– Да, это я! – сказал он. – Почему Вы так встревожены?
Я посмотрела на часы – пять часов!
– В самом деле, – заметил он, когда я показала ему на стрелки часов, – еще так рано? Ну, тем лучше, давайте поболтаем.
И, взяв кресло, он поставил его в изножье моей кровати и сел, скрестив ноги.
Достав из кармана толстую пачку писем, он развязал ее, бросил письма на простыни, словно на свое бюро, и принялся разбирать и читать их, иногда сопровождая ироническими комментариями. Я слушала, по-прежнему лежа в постели. Он разбирал и читал письма полчаса, потом, отложив три-четыре конверта с надписями: «Первому консулу, лично. Только в собственные руки», воскликнул:
– Ага! Вот они!.. Пробило шесть часов.
– Черт возьми, мне пора! – вскричал он, собрал с моей кровати свои письма, ущипнул сквозь простыню мою ножку и удалился, распевая фальшивым резким голосом:
"Нет, нет, это невозможно,
Такой красы на белом свете не бывает!
О, до чего ж дитя это прелестно!
Эта красоточка с ума меня свела"…”
На следующее утро мадам Жюно была разбужена таким же стуком в дверь, и Первый консул, так же как и накануне, вошел с пачкой писем и газет в руке. Тем же движением он бросил свою корреспонденцию на кровать, разложил ее и стал читать, одновременно болтая и пошучивая с молодой женщиной. «После этого, – пишет мадам д’Абрантес, – он ущипнул меня за ногу сквозь покрывало, попрощался и направился в свой кабинет, фальшиво напевая какой-то известный мотив…»
