А новый год принес новые горькие поражения. Была проиграна трехнедельная битва под Мукденом, которая на тот момент стала крупнейшим сухопутным сражением за всю историю человечества. Подполковник Антон Деникин с горечью говорил, что во время того разгрома впервые в жизни увидел панику среди русских войск. Полностью была уничтожена сильная русская эскадра в яростном Цусимском бою – тоже самом крупном за все тысячелетия военной истории до того. Лишь четыре русских корабля из тридцати восьми смогли вернуться в родные порты. Могучая империя впервые за долгие годы почувствовала себя как боксер на ринге, пропустивший несколько сокрушительных ударов. А в довершение всех бед по всей стране заполыхала самая настоящая революция. Народные массы восставали против векового угнетения и требовали справедливости. Потому, когда в июле японский десант высадился на Сахалин, немногочисленным русским частям на этом острове приходилось надеяться только на самих себя.
Полнокровная дивизия генерала Харагути Кэнсая пересекла узкий перешеек между северной оконечностью Хоккайдо и южной Сахалина в начале июля. Десять пароходов неустанно мотались челноками, перевозя четырнадцатитысячное воинство, артиллерию, припасы и многочисленных гражданских, которые должны были утверждать власть императора Муцухито на завоеванных землях. Берега залива Анива обагрились кровью. После короткого яростного боя русскими был оставлен пост Корсаковский. Попытка полковника Арцишевского закрепиться в селе Соловьевка оказалась безрезультатной. Несколько дружных атак под флагом Восходящего солнца – и сводный отряд защитников откатился далеко на север. Пятнадцатая Императорская дивизия походным маршем дошла до Владимировки, где без промедления начала строить укрепления – по реке Лютоге и на склонах окрестных сопок. По плану, разработанному Генеральным штабом в Токио, именно здесь со временем должна была расположиться столица новой префектуры Карафуто. А пока бывшей Владимировке, а ныне Тоехаре, предстояло отстраиваться и перестраиваться.
С этого момента все боевые действия на Южном Сахалине начали вестись по тому же принципу, что и во время Отечественной войны. Однако материковые крестьяне на своих исконных землях бились с куда большим воодушевлением, нежели каторжане, взявшие в руки оружие, дабы обрести волю. Винтовки-то у них, чай, и так есть – какой же резон слушать офицериков да лезть под пули? Да и оккупационный корпус чувствовал себя на этой земле гораздо увереннее, чем наполеоновские вояки в глубине континента. Те же сопки да непролазные леса, что и в Японии. Те же туманы и та же изнуряющая влажность. А с лесными разбойниками солдаты не церемонились – им был дан четкий приказ уничтожать всех, кто встретится за границами населенных пунктов. Потому налеты малых групп русских не оказывали на японцев ожидаемого воздействия. Враг был постоянно начеку. Вылазки же зачастую заканчивались гибелью всей команды смельчаков.
Отряд штабс-капитана Гротто-Слепиковского закрепился близ озера Тунайча. Отсюда было по сорок верст и до Владимировки, и до поста Корсаковского – достаточно близко, чтобы совершать рейды на япошек, но вместе с тем довольно далеко, дабы иметь возможность укрыться. Немалое значение имели и озера, богатые рыбой, – уж что-что, а голодная смерть партизанам не грозила. Кадровых военных в отряде было совсем немного. Основу его составляли охотники да жители немногочисленных сел южной оконечности острова. Сто девяносто человек, твердо решивших бить неприятеля, покуда остается порох. Недаром военный губернатор генерал Ляпунов почитал сей отряд за наиболее боеспособный.
Именно у Гротто-Слепиковского и оказались братья Родины, полюбившие Сахалин не меньше своей родной средней полосы…
Часть первая
Глава 1
Солнце стояло в зените – ослепительно-белое, словно лампа в операционной. С неба на землю шел удушающий жар, с земли к небу поднималась выпаренная влага – и эти два потока схлестывались вокруг медленно бредущих по сахалинской земле людей.
«Бредущих и бредящих», – флегматично скаламбурил Георгий Родин, искоса глядя на брата. Борис, словно почувствовав взгляд, повернул голову в сторону.
– Бредущих и бредящих! – повторил молодой доктор, уже давно забывший о чистоте своего кабинета и белизне халата.
Борис усмехнулся – чересчур широко, чтобы это было искренне. Его когда-то выбритые до синевы щеки теперь обросли неровной бородой, а великолепные усы запылились и поникли. Из трещин на запекшихся губах сочилась кровь – и только зубы, белые и крепкие, были единственным, что осталось еще от облика того Бориса, молодцеватого и подтянутого. Георгий вздохнул – судя по взглядам, которые на него ронял брат, он и сам выглядел не лучше.
Да и не с чего.
Сколько они уже в этом партизанском отряде? Месяц? Два? Год? Дням уже давно потерян счет. Оружия мало, каждый патрон на вес золота – а они все кружат и кружат своим маленьким отрядом вокруг этого проклятого озера Тунайча, уходя от погонь, скрываясь от разведчиков, и неизвестно, когда закончится эта адская игра в прятки с японцами. «Помощь скоро придет», – сухо отвечает их командир, штабс-капитан Гротто-Слепиковский, поправляя сломанные на переносице очки, и эта краткая, отрывистая, словно выстрел, фраза заставляет их верить, что да – вот-вот, совсем скоро, подмога придет, и все закончится. Закончится хорошо. Но ведь вера в будущее и само будущее – немного разные вещи, не так ли?
Подошва старого, разношенного, не по размеру, сапога отошла, и Георгий на полном ходу запнулся о выступающий из-под земли корень.
– Да чтоб… – начал он, но тут же со свистом втянул воздух сквозь зубы. Не надо, не стоит, не уподобляться. Да, вокруг них с братом сейчас, за редким исключением, каторжники и ссыльные – неплохие ребята, сражающиеся за родину, и жуткие сквернословы, – но нужно помнить о воспитании. Человек всегда должен оставаться человеком. – Господи помилуй, – выдохнул он.
Они уже миновали ели и лиственницы, сомкнувшиеся глухой стеной – что стоило им ободранных рук и излохмаченной одежды, – и вышли к ивам, притулившимся у самой кромки озера. Кроме Георгия и Бориса этот путь от лагеря проделали еще четверо – жилистый и угрюмый силач Гриб, когда-то отрывисто бросивший в разговоре, что каторгу отбывал за грабеж с убийством; худой и высокий щипач Скляр, то и дело дергающий щекой в нервном тике; статный, даже в этих условиях держащийся с достоинством сам Гротто-Слепиковский и заросший волосами практически по самые глаза охотник Марк Карабанов – виновник их маленького путешествия.
– Вот тут, – Карабанов указал рукой, когда они взобрались на берег. – Вот тут я стоял и вон оттуда свет бил.
– Прямо-таки бил? – усомнился Борис, прикладывая ладонь к глазам. Резко выступающая в озеро коса, на которую указывал Карабанов, была от них в паре-тройке верст – не расстояние для опытного охотника, чтобы ошибиться.
– Вот как луч солнца, – закивал тот. – Оттуда – и аж вон дотуда доставал.
– Так может быть, это луч и был? – пожал плечами Борис. – Луна там… от озера отразился, еще где-то преломился, сфокусировался, и…
