Гротто-Слепиковский в упор выпустил последнюю пулю, свалив с ног нападавшего десантника, отбросил в сторону ставший бесполезным револьвер и потянул из ножен кортик. Но в этот момент сзади грохнуло, и отважный капитан, иссеченный осколками, повалился в заросли папоротника.
Братья Родины, стараясь подороже продать свои жизни, спина к спине отражали атаки десятка японских солдат. Патроны давно кончились, штык был сломан, поэтому Георгий орудовал винтовкой как дубиной, не подпуская к себе врага на расстояние укола штыком. С тыла его прикрывал Борис, вооруженный трофейной японской саблей. Солдаты прыгали вокруг этой смертоносной мельницы, пытаясь взять на мушку опасного русского. Но тут среди партизан пронеслась весть: «Капитана убило! Убило капитана!» Это известие подорвало дух оборонявшихся, и они начали бросать оружие на землю, поднимая руки. Японцы сомкнули кольцо вокруг оставшихся в живых защитников крепости.
Все было кончено.
Глава 3
Японцы, словно суетливые желтые муравьи, заполонили лагерь. Они деловито обшаривали окопы и блиндажи в поисках выживших. Кругом звучали грубые окрики, стоны раненых и редкие выстрелы. Братьев Родиных, в числе прочих понурых, грязных и окровавленных, со связанными за спиной руками партизан, погнали на берег Тунайчи. На пленных презрительно покрикивали, а особо медлительных пихали прикладами.
Каторжники устало огрызались, но брели вперед. Слишком много выпало на их долю, и теперь, когда все было потеряно, огонь, придававший им сил к борьбе, угас, а в глазах не было ничего, кроме обреченности. Борис Родин, напротив, отчаянно выискивал возможность для побега. Он достаточно хорошо понимал японский и из разговоров солдат догадался – если ничего не предпринять в ближайшие минуты, то живыми им уже не уйти. Борис лихорадочно шарил вокруг единственным зрячим глазом. Второй заплыл ужасным кровоподтеком после того, как бывшего офицера попытались связать японские солдаты. Получив несколько мощных ударов, они обозлились и угостили его прикладом винтовки.
Теперь, когда избежать плена не удалось, нужно было найти хоть какую-то зацепку, любую надежду на спасение. Если неприятель узнает, что к нему в руки попал человек, еще совсем недавно носивший мундир полковника секретного отдела русской разведки, то тогда уж лучше сразу кинуться грудью на штык, потому что иначе не избежать многочасовых допросов и пыток, в которых азиаты были большими мастерами.
Пленных тем временем уже вывели на берег и строили шеренгами, подготавливая к допросу. К ним, важно вздернув нос, вышел японский офицер. Кривоногий потомок гордых самураев ежесекундно вытирал от пота свое круглое, как достопамятный нянюшкин блин, лицо и тяжело дышал. Было видно, что злоба распирает его, словно кипящий чайник. Еще бы ему было не злиться, командование приказало проучить партизан, донимавших своими вылазками десантный корпус, но эта простецкая с виду операция против шайки лесных разбойников обошлась чуть ли не в четверть батальона убитыми и ранеными. Теперь эти грозные противники, доставившие столько неожиданных хлопот, стояли на прибрежном песке жалкие и оборванные, многие были контужены, ранены и истекали кровью. Но офицера это, казалось, ни капли не смущало. Он раздраженно пошевелил черной щеточкой усов и в нетерпении прикрикнул на пленных, коверкая на свой лад русские слова:
– Субаяку! Быстро, быстро! Быстро стройся, гайдзин!
Услыхав, что офицер говорит по-русски, Георгий Родин немедленно встрепенулся. Несмотря на то что в последний год в его руках чаще оказывалась винтовка, а не стетоскоп или скальпель, Родин в первую очередь оставался врачом, который чтил клятву Гиппократа не меньше воинской присяги. Молодой доктор не мог спокойно смотреть, как страдают от ран его боевые товарищи, и при первом же случае, поравнявшись с надутым и красным, как индюк, распаренным от жары японцем, немедля обратился к нему:
– Я врач и требую, чтобы вы позволили мне оказать пленным первую медицинскую помощь. Вы офицер японской императорской армии и обязаны соблюдать кодекс обращения с военнопленными!
В ответ японец расхохотался, ощерив мелкие крысиные зубки и схватившись за стянутый портупеей живот. Наконец, отсмеявшись, он ответил, надменно скривив рот:
– Ты сильно глупый, русико доктор! Этот гайдзин не военный. Где их мундир? А? Это обычный вокоу, разбойники! Бандиты! Им не нужен твой помощь, потому что по приказу императора Мэйдзи их ждет расстрел! Глупый доктор хочет лечить мертвецов! Ха-ха-ха!
Но новый приступ смеха длился недолго, потому что Родин, стиснув от ярости зубы, поддел своим рваным сапогом кучку песка и ловким движением отправил его прямо в красную смеющуюся физиономию. Японец взвыл от ярости, отплевываясь и вытирая слезящиеся глаза:
– Ааарр! Глупый доктор! Ты за это заплатишь! Я сразу увидел, вы оба не похожи на разбойник! Вы похожи на шпион! Вы не умрете так просто, как остальные гайдзин, сперва я проведу специальный допрос! О, у меня есть пара способ, как развязать любые языки!
Он что-то коротко гаркнул солдатам, и братьев, предварительно хорошенько отдубасив, потащили в сторону единственного уцелевшего блиндажа, где через несколько мгновений бросили в сырую, пахнущую землей и порохом тьму. Сзади хлопнула тяжелая деревянная дверь.
Родины остались вдвоем. Борис с трудом сел, привалившись к стенке так, чтобы не мешали связанные руки, и ухмыльнулся разбитым ртом:
– Да, Енюха, столько колотушек я со времен военного училища не получал. А впереди еще что похуже ждет.
В подтверждение его слов, со стороны озера раздался ружейный залп, затем еще один. Георгий поежился. Перспектива оказаться в руках японских мастеров пыточных дел была не самой приятной. Нужно действовать срочно, пока солдаты заняты на берегу.
Судя по голосам, возле двери блиндажа остались дежурить всего двое пехотинцев с винтовками. Это шанс, и его нельзя упустить. Но что же предпринять? Нужно как-то заставить стражу открыть дверь и войти внутрь, а дальше уже придется действовать наудачу. Неожиданно Родину вспомнился случай из его медицинской практики, произошедший в старокузнецкой больнице незадолго до его командировки на Сахалин. Врач усмехнулся и пробормотал:
– А что, может сработать… Да-да…
Борис удивленно взглянул на брата:
– Неужели придумал чего?! Давай выкладывай, у тебя с детства голова из нас троих самая светлая была.
Георгий наклонился к уху Бориса и быстро зашептал. Тот слушал затаив дыхание, потом пару раз тихонько хохотнул и сказал: «Ай да Енька!» Георгий закончил и толкнул брата плечом:
– Ну что, понял?
Тот кивнул в ответ.
– Тогда с Богом! Была не была!
И Борис немедля принялся голосить, словно базарная бабка, у которой цыгане увели поросенка:
– Ой, батюшки! Что же делать-то?! Помогите! Брат помирает! На помощь!
Георгий, подыгрывая, принялся сипеть, хрипеть и сучить ногами, виртуозно симулируя асфиксию. Это было несложно, поскольку эти симптомы молодому врачу были прекрасно известны. Солдаты, которым был дан приказ сохранять пленникам жизнь, чтобы ненароком не лишить своего командира удовольствия провести «специальный допрос», немедленно открыли дверь и, выставив вперед штыки, щурились в темноту, непрерывно тараторя что-то вопросительное. Борис обратился к ним с мольбой на нарочито ломаном японском, мешая его с русскими словами:
