С чего бы Игорь Северянин?
Откуда вдруг он всплыл во мне?
Весь тот же – нежен и жеманен,
Как гейша старая.
В окне
Сквозь промельк балок – Годавери,
Струится течь, мелькает ширь.
Зачем на юге нужен север,
Кому – незрячий поводырь?
«Король поэтов». Пошлый гений.
Но смыл он, пеной воспаря,
Аи поэз, вином творений,
Юг, поезд, Индию, тебя,
Мои рифмованные страсти,
Мой стихотворческий запой,
Мое двусмысленное счастье
Весь мир отождествлять с тобой.
Чужие строки повторяю,
Пустею на глазах душой
И изменяюсь, изменяя
Себе с поэзией чужой.
Пусть «кокотессы – виконтессы»
Манят меня в его сирень —
Корамандельскому экспрессу Качать нас ночь, стучать нам день.
Ночь – душнее, чем темное иго татар,
Развалилась, как щенная псина,
Только изредка трогая влажные лбы
Языком раскаленного ветра.
Я сижу на балконе и медленно жду Хоть какого-нибудь, только чуда
И, тупея от скуки, бездумно тяну
Лимонад с ослепительным льдом.
Мой высокий зеленый стакан
Весь покрылся испариной тонкой,
Словно страшно ему за меня,
За мое охлажденное горло.
Предо мною – стена, и желтеет окно,
Зарешечено листьями пальм,
А в окне силуэты каких-то людей,
Неизвестная чуждая жизнь.
Я сижу и тоскую по холоду льда —
Не в стакане, а в тысячах рек,
О далекой стране, о прошедших годах,
И немножко о людях в окне.
Калькуттский нищий, бородатый,
Косматый, с мискою как щит,
Бредет, неся лохмотьев латы,
И, встав под окнами, кричит.
Он громко требует, не просит,
Он знает, час пришел уже,
Ему сейчас монетку бросят
С балкона в третьем этаже.
И, подождав, в жаре угарной,
Чтоб вопль нищего затих —
Сомкнут ладони, благодарны,
Что Бог послал его для них.
«Нет святого без прошлого,
Нет грешника без будущего»
Свами Локешварананда
Повторяя священные мантры,
Смыв аскезой мирские дела,
Все ж рисуют монахи Аджанты Обнаженных танцовщиц тела;
Измочаленный сладостной битвой,
Распластавшись на ложе крестом,
Шепчет грешник святые молитвы,
Шепчет в небо – и плачет притом.
Дух и тело – как черное с белым?
Человече, ты – ангел? иль бес?
И Всевышний на рук Своих дело
С состраданием смотрит с небес.
Я сижу посреди перекрестка
В позе лотоса, как пилигримы,
С моей гривой не сладит расческа,
Бородой я от взглядов хранимый.
Я сижу и слежу напряженно
За потоком людей на дорогах.
Медитирует? Прокаженный? —
Они думают мимоходом.
Кто в тюрбане, кто голый как в бане,
Кто с канистрами на коромысле,
Ходят нищие, бабы, крестьяне,
Бродят в поисках правды и смысла.
Я сижу на песке, как прикованный,
Упустить ни детали не смея,
Цветом лиц и одежд зачарованный —
Лищь затылок болит все сильнее!
Ожидаю я Знаки Нездешние.
На глазах от жары позолота.
Вон проехал на крысе Ганеша, —
Значит скоро случится что-то!
Когда-нибудь, лет через двести-триста,
Вернусь я в мир – на новые года,
И вздумаю наведаться туристом
В знакомые сегодня города.
Названья те же, но иным все стало —
Под куполом прозрачного стекла
Нет старых улиц, нет – в дыму кристаллов —
Ни Эйфелевой башни, ни Кремля.
Париж, Москва – узнать хотя бы что-то,
Но ничего найти в них не берусь;
Тогда на струях мысле-звездолета
До Индии в момент я доберусь.
А там все то же – строго вздернув бровки,
«Вам, как всегда, самосу с сыром сэр?» —
Мне скажет миловидная торговка,
Лоточница на Bharatendu-square.
И снова нищий мне протянет лотос
Как будто дань единству и родству,
И за меня жрец разобьет кокосы
И поднесет их в нише Божеству.
Зоопарк в ю. Индии
Бенгальский тигр мягкой мощью
Протек вдоль клетки зоопарка,
Косматым рыком дрогнув площадь,
Где млеют зрители в запарке,
Где дети злы от назиданий,
А мамы квохчут и хлопочут,
Где эскимо – венец желаний,
В индийском пекле, между прочим.
Из тьмы дыхнуло страшной силой
И властью выше, чем свобода.
Ни клетки, тесной и постылой,
Не видел он, ни толп народа.
Но я, в его рожденный лето,
Был им прочувствован особо —
Он стал, опасный и воспетый
Вселенский царь, исполнен злобы.
Глазами, желтыми до меди,
Меня сдавил он, испытуя…
А мамы к белому медведю
Пошли, экзотики взыскуя.
Вдруг он прищурился… Седые
Усы как сабли сталью встали…
Я взвился, их глазами выев,
И руку вздел – «товарищ Сталин?!..»
Но тут икры пришли в движенье,
Как в миг последнего распада!!
Лишь зверь смотрел без выраженья В слепую пустошь зоосада,
Где я стоял.
В Москве сегодня как в Калькутте,
Здесь 26, там 26 —
Где плюс, где минус, не забудьте,
Но холодает там и здесь.
Калькутта вся дымит кострами
И рикши греются, дрожа,
И прячутся под свитерами,
Теплом, как жизнью, дорожа.
Мы ж сменим майки на фуфайки,
Поверх пиджак, потом доха…
А снег идет, и птичьи стайки
Спешат укрыться от греха.
Какие разные картины!
Но сходство, между прочим, есть —
Перед морозом все едино.
Нам 26, им 26.
Народу, транспорту и зданьям
Всем одинаково видна,
Танцует Падма Субраманьям
На желтой площади, одна.
Иная в каждое мгновенье,
Она – пчела, она – цветок,
И смел каскад ее движений,
Ее прозрений чист поток.
Она тасует персонажи
Богинь, красавиц и мегер,
В ней проступает Бог… и даже
Развратный принц в тисках гетер.
Маня – то взглядом, то бровями, —
В пыли браслетами звеня,
Сегодня – строго между нами —
Она танцует для меня.
А вечером тишайшей ланью,
Клубком свернувшись, цедит сок,
И гасит выплески желаний,
В тончайший кутаясь платок
Веет слишком сладостно из Рая,
И претит горячей вонью Ад…
Говорят, индусы, умирая,
В жизнь иную здесь бросают взгляд.
И по их легендам и поверьям
Взгляд последний есть и первый взгляд,
За приоткрывающейся дверью
Встретят те, кто здесь вокруг стоят.
И когда мне белый свет задраят
Я сквозь смертный разгляжу покров
Гопурамы храмов Мадурай
С сонмом марципановых божков.
Во Вселенной места нет разлуке,
Здесь и там со мной пребудешь Ты —
Полуузнаваемые руки,
Полуизмененные черты.
Я из ямы выйду в Царство Ямы.
Пусть Тебе еще здесь жить и цвесть,
Там ни индуизма, ни ислама,
Ни христианства нет.
А встреча есть!
Виват, Бернье, ау, Алаев!
Как мне б хотелось, налегке,
Пройти на юг от Гималаев
С трехрогим посохом в руке!
Но все расписано до лета,
Экзамен, кафедра, зачет,
И ждет меня по кабинетам
Студентов маленький народ.
По Ганди – компромисса ради
Я уступлю фортуне злой.
Приду в костюме, при параде,
Покрытый пеплом и золой;
Босой, в вишневых бусах «мала»,
Потупив бороду свою,
В зачетки выставлю всем баллы —
И мантру Шиве запою!
Как пошл мир, как глухи струны,
Дорога жизни так темна…
Из-за задворок Хумаюна
Восходит желтая луна.
Миг и волшебен, и обыден.
В ней свет, и вечность, и покой,
И Путь становится мне виден,
Хранимый, Индия, тобой.
Синий бриз Аравийского моря
И пустынная бледность песка…
В океанском и в пляжном просторе
Необъятного света тоска.
В желтом зное расплылся Карачи,
Опустилась ковром тишина,
Лишь по-детски жалобно плачет
Заклинателя змеев зурна.
Ближе к вечеру камень нагретый
Все, что взято у Солнца взаймы,
Возвратит. Ох, какое же лето
Предстоит нам с уходом зимы?!
Раджастхан: песочная химера.
Злой верблюд как раб – у колеса.
Вычурных хавели Джайсалмера
Сыпется медовая краса.
Раб всю жизнь идет, бредет по кругу,
Колесо натужное визжит.
Здесь вода важней врага и друга,
Здесь вода синоним слова жить.
Монотонны сказки здесь и пляски.
Из пустыни жарко веет страх.
Кто ж придумал яростные краски
Раджастханских сари в деревнях?!
«Бесконечность. Быстротечность…»
Бесконечность. Быстротечность.
Мы и здесь с тобой и там,
И просвечивает млечность
В мелочах, открытых нам.
Жизнь и Вечность – устремленье
Из одной в простор другой,
Бело-черное движенье
В ослепительный покой.
Между ними нет порога,
Между ними только миг,
Просто здесь мы слышим Бога,
Там, быть может, видим Лик
Все ближе тот день и минута,
Пора, заждалась меня Русь,
Я сам пристегну свои путы,
Я больше, увы, не вернусь.
На взлет самолет развернется,
В окне сразу станет темней,
И пальма восслед мне метнется —
Последняя в жизни моей…
P.S. Представил. И сердце заныло,
Теперь не вздохнуть, не уснуть —
А вдруг это все уже было
И кончен индийский мой путь??
Праздник Холи в Дели, Индия, 2008 г. Праздник Холи – ежегодный популярный индуистский фестиваль весны, иначе называемый Фестиваль красок
